Однако тут, в мире, где обосновалась теперь Милена, царили темнота и спокойствие. Где-то за перегородкой, в недрах Пузыря грузно колыхалась желейная масса — вроде той карты Вселенной, что размечали Ангелы. Сквозь массу дымными волокнами тянулись культуры вирусов. Здесь, в недоступном для пыли и загрязнения космическом карантине, из плоти Пузыря произрастали коды поведения и памяти.
В саду вирусов Милене удалось подыскать и лунку под «Комедию». За ней сейчас присматривал Майк Стоун.
РОЗА ПАМЯТИ СТАЛА ОДНОВРЕМЕННО и розой замешательства. Она теперь росла повсюду. Пузырь, потакая своей невольной слабости, как будто сошел с ума. На следующий день rosa mundi цветок к цветку уже топорщилась по всем стенам. Бутоны ковром покрывали пол и потолок. Они же плавали и в вазе из кости, которую «Христов Воин» соорудил из себя самого.
Напротив Милены за завтраком сидел, ссутулясь, Майк Стоун. Лицо у него румянилось от любви. Вообще любовь придавала ему глуповатый вид.
— Тебе нравится «Моби Дик»? — спросил он.
По их искусственному распорядку дня стояло раннее утро. Милена спросонья не сразу нашлась, как отреагировать на вопрос. Поэтому ответила просто и односложно:
— Нет.
— А вот я нашел описание китобойного промысла очень даже интересным, — сказал он. — С инженерной точки зрения.
— Ты считаешь, если я попрошу Криса сделать для меня белого кита, он перестанет выращивать розы?
— Думаю, из-за этого возникли бы проблемы с вместимостью корабля, — что-то сосредоточенно прикинув, ответил Майк Стоун, судя по всему отнесясь к ее идее совершенно серьезно.
Последовало длительное объяснение насчет протеиновых потолков. Пузырь питался аминокислотами из специальных емкостей, а энергию черпал от солнечных батарей. Милена слушала и кушала. Кое-что из этого повествования было для нее внове и выходило за пределы ее вирусов, так что если относиться к словесам Майка как к непринужденной утренней беседе, то выходило даже интересно. С Майком Стоуном ее сближала любовь к деталям.
Стоун был квалифицированным вирусологом. Он указывал «Христову Воину», какие вирусы нужно использовать в той или иной ситуации; он же контролировал и направлял мутации соответствующих ДНК. Стоун управлял Пузырем на орбите, регулируя его сон. Он чувствовал, как тот шевелится и вздыхает, реагируя на сны, наполовину принадлежащие самому астронавту. В общем, он фактически делал Пузырь живым существом.
— Мы всё делаем вместе, — рассказывал Майк Стоун с взволнованной нежностью. — По воскресеньям мы даже вместе ходим в церковь; я хотел сказать, совершаем богослужения. Он знает, что у него самого души нет, но он молится за мою. Он чувствует, что моя душа — это его душа. И хочет, когда я умру, отправиться в мир иной вместе со мной.
— Ык! — вырвалось у Милены, справлявшейся в данный момент с яичницей. Всасывать ее через соломинку было не очень удобно.
— Когда ты умрешь, он хочет отправиться и с тобой, Милена, — сказал Майк Стоун с видом еще более серьезным и искренним. — И я тоже хочу с тобой отправиться, когда ты умрешь.
«Вот радость-то», — подумала Милена с молчаливым вздохом.
— Я бы тоже стал твоим Христовым Воином, Милена.
«Всю жизнь мечтала».
— Я понимаю, что ты не баптистка-милленаристка и потому проклята, но я молюсь за твою душу, Милена, за все то доброе, что, я знаю, в тебе кроется.
Милена даже призадумалась, завинтив свой тюбик с яичницей.
— Ладно, пойду помою руки, — сказала она, чтобы был какой-то повод сбежать, и поплыла к туалету.
Внутри за дверцей ее ждал еще один розовый букет восхищения, да еще и с запиской.
«Милене, цветы созидающей», — гласила надпись.
Милена застегнула ножные крепления и накинула наплечные ремни, чтобы удерживаться на месте. Наконец — и самое главное — плотно пригнала поясной ремень. Унитаз работал по принципу пылесоса, и потому было абсолютно необходимо обеспечивать герметичность сиденья. Теперь она сидела и раздумывала: «Сколько же мне здесь прятаться? Сколько еще я могу избегать этого типа?»
Можно притвориться, что тебе плохо. Но тут же представилось, как обеспокоенный Майк Стоун с участливым видом тащит в туалет мешки для рвоты. Ладно, после этого можно принять душ, это займет еще с полчаса. Затем сделать вид, что я, скажем, работаю. А потом? Я же фактически заперта здесь наедине с ним!
Просидев в туалете достаточно долго, Милена выплыла наружу. Сразу за дверцей в невесомости плавала черепашка. При виде Милены она, широко раскрыв рот, недружелюбно зашипела. Черепашек в воздухе оказалась целая флотилия, да в придачу еще и два больших серых кролика из детства Майка Стоуна.
Маячивший тут же Майк Стоун, потянувшись, ухватил черепашку сзади.
— Я забыл надеть ей башмачки на подошвах с липучками, — сказал он, извиняясь. Зависнув в невесомости, он смотрел на Милену в ожидании, что она скажет. Не дождался.
— Хочешь, я покажу тебе фотографию моей мамы? — спросил он тогда, все еще держа перед собой черепашку, делающую нетерпеливые плавательные движения.
— Ага, изнываю от нетерпения, — фыркнула Милена.
На лице у Майка все еще держалось подобие улыбки, будто его что-то веселило.
«Чему радуется-то? Или не слышит, каким тоном я с ним разговариваю?»
— Мне очень приятно от мысли, что вы с моей мамой очень похожи, — сказал он.
В воздухе, качнувшись, возникла голограмма матери астронавта. Мать Майка Стоуна была точной копией своего сына, за исключением пучка седых волос. К пучку, перебирая лапками, подобрался кролик и понюхал его — возможно, надеясь, что это окажется пучок салата. Майк Стоун с улыбкой поймал кролика за брюшко.
— Она тоже была очень сильной женщиной. Мне вообще нравятся сильные женщины.
— Что ж, займусь штангой, — сказала Милена.
— В самом деле? — Майк расцвел от удовольствия. — Ради меня? — Все с той же улыбкой он убрал кролика в клетку. — У меня мама занималась именно штангой. В жиме лежа брала сто двадцать килограммов.
— Не слабо, — пробормотала Милена.
— После каждого подхода она повторяла: «Аминь». Говорила, что качается во имя Иисуса. — Майк, нагнувшись, заглянул в кроличью клетку. — Этот снимок был сделан незадолго до ее смерти. К той поре тяжести поднимать она уже не могла. Волосы у нее поседели. Ты знаешь, Милена, что в старину волосы у людей седели? Так вот, мама говорила, что это знак свыше. Что скоро люди снова восстановят способность доживать до старости. Потому что Богу не угодно, чтобы мы умирали такими молодыми. Ему угодно, чтобы у нас было время познать Его прежде, чем Он нас призовет. Скажу тебе, у нас возле ее смертного одра была особая служба. Собралась вся родня, и все пели.
Не очень сильным голосом Майк Стоун запел:
