Поднимались медленно. На первом уровне зиккурата стража внимательнейшим образом проверила пригласительную дощечку и пропустила в освещенную зловещим красным светом каверну троих приглашенных: Фессанию, Нингаль-Дамекин и Алекса. Праксу, Аншару и конюху оставалось только искать развлечений в другом месте. Две женщины и раб вместе с прочими гостями и слугами спустились в нижний зал, Палату Быка.
Сегодня его освещали сотни ламп и факелов, а также две огромные, в рост человека, свечи по обе стороны от бронзового идола. Внутри быка, как и под ним, огонь еще не горел, но горшки с маслом и поленья сандалового дерева были уже наготове.
Длинные столы прогибались под тяжестью яств: сыров и холодной оленины, блюд с финиками и фигами, заливной рыбы, вина, сладостей и холмиков хлеба. Свободных мест оставалось все меньше и меньше. Никто еще не ел, но вино уже лилось рекой. Гул голосов заполнял огромное помещение, но еще не заглушал собой доносящиеся с галереи звон литавр, журчание арфы, посвист окарины.
На троне перед быком сидела рыжеволосая женщина в зеленом платье – яркая, гламурная, приятных форм. Щеки ее отливали серебром. Охваченный пламенем куст – именно его более всего напоминала ее прическа – поддерживала украшенная бриллиантами диадема. Место рядом с ней пустовало. Время от времени лицо женщины омрачалось, как будто на него набегала тучка. Прошлогодняя невеста, госпожа Мардук последних двенадцати месяцев, богиня Зарпанит наслаждалась последним часом своего пребывания на вершине.
Именно ей предстояло в разгар пира сорвать покровы с новой Зарпанит и явить собравшимся красоту новой невесты бога. А потом, когда сам Мардук снимет с ее головы диадему, сойти с трона и удалиться в Нижний мир. Бог-священник коронует новую богиню и супругу и укроет ее наготу. Праздник продолжится.
У самого алтаря стояли маленький накрытый столик и два резных стула, пока еще не занятых, но предназначенных для Шазара, священника Сина, и невесты.
– Как обидно, что самые почетные места уже заняты! – пожаловалась Нингаль-Дамекин.
– Сегодня, тетя, все места почетные, – рассеянно, обводя взглядом зал, ответила Фессания. – Я могу даже посадить рядом с собой раба.
– Хорошая мысль. Лучше свой раб, чем жадный и голодный сосед. Думаю, мы сядем… вон там! Возле того толстого филея! Идемте.
Надеждам ее, однако, не суждено было сбыться.
– Раб, – капризно-злобным тоном обратилась к Алексу госпожа, – ты сидеть с нами не будешь. Иди и постой у стены.
– Как недальновидно! – возмущенно воскликнула тетушка.
Алекс поклонился и втиснулся в толпу.
Тут и там суетились, отдавая последние распоряжения, маги. Храмовые рабы с вытатуированной на лбу львиной головой доставляли на столы последние кувшины с вином и блюда. Помогали им, судя по татуировкам в виде полумесяца, рабы из храма Сина.
Прихватив деревянный поднос с засахаренной айвой и рассыпая налево и направо извинения, Алекс двинулся в сторону галереи.
То и дело останавливаясь, делая озабоченное лицо и оглядываясь, он пробился к ступенькам, где задержался, пока не увидел, как из-за дальнего занавеса выходит чернобородый, в высоком тюрбане Шазар, ведя за собой укрытую от любопытных взглядов женщину. На какое-то время лестница оказалась пустой. Алекс проскользнул к ближайшему столу, где и оставил поднос. Жрец Сина и Дебора опустились на резные стулья у приготовленного для них столика. На галерее гулко ударил гонг.
Пора! Или рано? Алекс сунул руку под юбку, вытащил полученную от Гупты бумажку с магическим заклинанием, вскрыл печать и вслух прочитал:
Зигги-Загги-Зо!
Не видит тебя никто!
Тело задергалось, словно через него пропустили электричество. На коже моментально высыпали пупырышки, будто по нему поползли многоногие волосатые гусеницы. Дергаясь и извиваясь, Алекс взлетел по ведущим к галерее крутым ступенькам, проскользнул ужом мимо арфистов, барабанщиков и флейтистов. Как странно – никто и бровью не повел, никто не стрельнул в него глазами, никто не зашипел, хотя Алекс чувствовал себя исполнителем танца святого Витта. Это потому что я невидимый. Меня никто не видит. Я должен в это верить.
Около гонга стоял маг, целиком поглощенный происходящими внизу событиями. За его спиной виднелся декоративный выступ, о котором, наверное, и говорила Фессания. Алекс протиснулся мимо мага и увидел три отверстия. Он всунул в них пальцы и повернул. Крышка отошла в сторону.
Удар гонга – БОООНГ! – и сердце застучало, заухало, как кожа на барабане. Гудело совсем близко. Бооонг, бооонг, бооонг разносилось по залу. Гонг словно отбивал час. Бооонг, бооонг.
Алекс украдкой посмотрел в зал. Мардук направлялся к трону.
Последний удар. Эхо повисло в воздухе. Все замерло.
Алекс слышал голос обращающегося к гостям Мардука, но в зал уже не смотрел. За крышкой выступа было что-то, смутно знакомое по далекому, затянутому туманом будущему. Пальцы нащупали в полости щель для кассеты. Он вытащил свиток, сунул его в черный пластиковый зев и пригнулся, внимая Мардуку. Его все еще трясло.
– …да свершится священное жертвоприношение! Зал встрепенулся, ахнул и застыл.
– …дитя Вавилона да будет предано огню внутри быка моего…
Рано? Нет, как бы не поздно! Алекс торопливо ткнул пальцем в кнопку, и на панели вспыхнул крохотный красный глаз.
Он быстро вернул крышку на место. Маг у гонга не сводил глаз с разворачивающейся внизу сцены. Алекс прошмыгнул за его спиной, прокрался мимо музыкантов и уже спускался по лестнице, когда зал снова ахнул, а взметнувшиеся было вскрики покрыл громоподобный голос.
Он опасливо выглянул из-за закрывающего лестницу полога, но предосторожность была напрасной – взоры всех притянула излучающая свет гигантская фигура Мардука, стоявшего у бронзового идола. Его реальный двойник, на которого внезапное появление бога произвело впечатление столь же ошеломляющее, словно съежился и поник.
– …без злоупотребления властью! – прогремел бог. Откуда шел этот голос? Из быка? – Несчастного сего младенца унесите от огня, и да будет радость всем!
Съежившийся от страха маг держал на руках ребенка, мальчика лет четырех-пяти, по-видимому, опоенного, но не потерявшего сознание; голова его свешивалась то в одну, то в другую сторону. Алекс вдруг обнаружил, что уже не трясется в конвульсиях.
– И да не будет ни один бог иметь верховенство над другими в совете богов! Я всего лишь первый среди равных! Возрадуйтесь! И да войдет в наш город новая жизнь!
На лице оправившегося от шока отца Фессании появилось между тем вкрадчивое, любезное выражение. Поняв, что речь подошла к концу, он поклонился видению, и в этот миг голографический образ исчез, так что кланялся заместитель Мардука пустому месту.
Шепоток приглушенных голосов пронесся над залом и вернулся, нарастая, гулом растревоженного роя. Мардук что-то сказал магу, который тут же унес раскисшего мальчугана, и, повернувшись к галерее, подал знак. Удар гонга призвал гостей к молчанию.
