Лубянкин бережно извлек его и протянул мне.
– Передашь Рыбец, — повторил он. — Ей все известно.
– Так точно! — подтвердил я и отдал честь. Отойдя подальше от дома Лубянкина, я открыл пенальчик и заглянул внутрь. Пять столбиков таблеток и были двумя батальонами гвардейцев. Уж они у меня повоюют…
Одна мысль бросилась мне в голову. Я принял решение как пенсионер — бежать в аптеку.
Аптека у нас была только на вокзале. Я сунул гвардейцев в карман и побежал на вокзал.
На мое счастье, в аптечном киоске сидела тетя Аня Варежкина, а не старуха Паклина. Паклина бы меня пожалела, ничего химического не продала, а вместо этого насоветовала кучу народных трав.
На витрине я сразу увидел упаковку с подходящими по размеру таблетками. Ткнув пальцем в стекло, я сказал:
– Мне таких штук десять, тетя Аня.
– Это пурген, Вовка, — сказала она.
– Яд?
– Да нет… Хуже.
– Все равно давайте.
Выгребя всю мелочь, я забрал упаковки, убежал в сквер и достал пенальчик.
Я вытряхнул гвардейцев в ладонь и ссыпал их в карман, а пурген аккуратно заложил на их место. Подлог был незаметен.
Надо было спешить, и я вдоль путей помчался обратно, по тропинке выбрался на улицу Долорес Ибаррури, перелез забор и через пустырь вышел к столовке.
На мой стук Рыбец открыла сразу.
– Принес? — волнуясь, спросила она.
– Принес, — ответил я, доставая пенальчик.
– Смерть мятежникам! — сказала она, выхватила пенальчик из моих рук и исчезла за дверью.
– Смерть, смерть… — задумчиво пробормотал я, оглядываясь, куда можно сплавить гвардейцев.
А Рыбец в это время в душном пару и в зное на кухне пихала таблетки в скользкие, разбухшие тушки пельменей и разбрасывала пельмени по тарелкам, подкладывая в каждую по одному диверсионному пельменю. С раздачи доносились ругательства и громыханье подносов. Кто–то колотил ложкой по стакану. Но Рыбец не покинула кухню, пока не покончила со своим делом.
(Забегая вперед, скажу, что эти невинные таблетки в нашей Сортировке никому не повредили, потому что у всех наших организмы уже приспособились к стряпне Рыбец и поглощали из нее только питательные элементы, а на остальные никак не реагировали. Только вот четырнадцать приезжих, которые коротали время от одного поезда до другого, все поголовно опоздали и потом скандалили.)
А я в это время подбежал к свиньям, которые все так же высовывали пятачки из–под ограды, достал из кармана десант и беспощадно скормил его свирепому борову.
Дело было сделано, и я устало уселся на ящик. Хотелось отдохнуть или вздремнуть, и я расслабился. Поэтому внезапный яростный свинячий визг подействовал на меня сильнее, чем спичка на ведро бензина. Я подлетел вверх и уже оттуда увидел, что боров, съевший десант, издавая этот сверхъестественный звук, несется в свинарник.
Он влетел туда, и тотчас послышались хруст и треск. Свинарник дрогнул, еще раз закачался, роняя со стен и крыши труху, и наконец треснул, как дамская перчатка, напяленная на лапу грузчика. Крыша свинарника покосилась и мелкими толчками поехала набекрень. Что–то розовое и горбатое высунулось из–под нее.
Лопнув от перенапряжения, свинарник расселся, и из него медленно поднялась вверх чудовищная свинья размером с дирижабль. Непосредственно от борова в этом раздувшемся существе остались только крошечные выпученные глазки, четыре копытца, спиралька хвостика, пятачок и розовый ротик. Грузно вращаясь, свинья поднималась все выше и выше, под облака. Из столовки высыпал народ, глядел и шепотом переговаривался.
И я тоже глядел, пока железная рука тетки Рыбец не впилась мне в ухо и не повернула его вокруг своей оси, как переключатель у телевизора. Это означало то, что тетка Рыбец догадалась обо всем: и обо мне, и о Бабекусе, и о десанте.
– 3–заморю!… — тихо сказала мне она.
P . S . Эта глава сеиду лехкомыслена, но на самом деле есъ жыстокое обличенее войны и насилея. Однажды я четал книжку, как на Землю прилетели марсияне, и там было написано, что они обращалис с людьми, как люди со скатом. Вот я в этой главе и пешу, что война обращается с людьми как со скатом, со свиньеми. Хотя боров и на самом деле улетел, он есь литературный обрас, где на войне люди становяца свиньями, пушечным мясом, свиной тушонкой. Хочица закончетъ главу словами поэта: солнечному миру — да! да! да! ядирному взрыву — нет! нет! нет!
ГЛАВА 11. Как я oc в o б o дился
Чтобы стала ясной судьба бесценной информации, за которую заплатил жизнью шпион Бабекус (но которая все–таки попала в руки врага), вернемся на несколько минут в дом Барбариса. Тем более что и моя судьба зависела от этого.
Дядя Толя примчался домой от тетки Рыбец, которая все ему про меня рассказала, и тихо–тихо, совершенно неподвижно стоял в дверях. Барбарис мышью сидел за печкой и тоже не издавал ни звука. Так они подлавливали друг друга на шум, как на блесну, и наконец, не дождавшись результата, дядя Толя позвал:
– Борька! Барбарис молчал.
– Борька!…
– Чего? — неохотно отозвался он.
– Поди сюда.
– Зачем?
– Поди, кому сказал!
Барбарис тяжело поднялся и вышел к отцу.
– Ты о чем давеча с Вовкой за воротами говорил?
– Ни о чем… — занудливо ответил Барбарис.
Они посмотрели друг другу в глаза, как пистолеты дуэлянтов. Дядя Толя стал рывками вытаскивать свой широкий ремень из петель на штанах.
– Я вот тя щас научу, как с отцом надо говорить, — многообещающе сказал он.
– Бать, ты чего?… — заныл Барбарис, косо глядя на ремень.
– Тогда о чем с Вовкой болтал?
Хлопая ремнем по ноге, дядя Толя навис над сыном, грозно вылупившись на него и схватив за рубашку на животе.
– Ночью на Тиньву идти хотели… — гнусавя, соврал Барбарис и шмыгнул носом.
– Врешь! — констатировал дядя Толя и тряхнул его. — Сымай штаны!
– На вагонах кататься собирались… — уже безнадежно ответил Барбарис и увидел, как ремень злобно взвился над головой отца и щелкнул.
– Врешь, врешь! — яростно закричал дядя Толя и принялся трясти Барбариса, размахивая ремнем.
Огромные слезы покатились из глаз несчастного Барбариса. Голова его болталась из стороны в сторону.
– Говори! — загремел отец.
– Он на станцию посыла–ал!… — не удержавшись, раскололся Барбарис и разревелся совсем. — К Пал–кину–у!…
– Зачем?! — не унимался отец.
– Сказать, что все шпионы–ы!…
– А почему к Палкину?… Говори, не вой!
