Я не могу понять, землетрясение, что ли, началось, почему меня шатает и дергает?.. Но это Танька толкает меня в плечо и говорит:
— Ну, чего заснул!.. Эй, ты!.. Маза, черт возьми!.. Ну!.. Готово же!..
Я ничего не понимаю и гляжу на нее бессмысленными глазами, а костер догорает, созвездие Спящего Хвостика восходит все выше, сияет все ярче, и Танька пихает мне в руки тяжелую теплую бутылку, источающую благоухание и розовое свечение.
Утро
Время в памяти Мазы разрывается на вереницу трудносостыкуемых картин, и он с трудом уясняет себе их очередность, даже не пытаясь понять, что, куда и как его увлекает.
Вот прохладный, неземной, сводящий с ума нектар мерцающего утреннего воздуха, заполнивший весь объем лугов и речной поймы. И весь лес, и каждое дерево, и любой листик неподвижны. И небо точно ветхая кровля, за которой мир, полный хрустального пламени. И созвездия переливаются, покосившись к горизонту. И парит луна — ощутимо круглый шар с неясными очертаниями своих океанов. И росистые поля мохнатые и мягкие, потому что травы светятся иголочками огня.
Вот на бревнах у корта сидит с гитарой Николай Марков, и Маза слушает его, и так они беседуют чужими словами и понимают все. И песня будоражит, и ее чудесная душа с трудом рвется из теснин крепко сколоченных слов.
Вам страшны мои ахи, претят мои вздохи,
Вы боитесь наследия дикой эпохи,
Динозавров ревущего злобного хора —
Не отцвел еще древний цветок мандрагора.
Я прочел в фолиантах и вечных трактатах,
Что не зря обладает он властью треклятой,
Древний корень, цветущий в гранитных ущельях, —
Он мечта колдуна, приворотное зелье.
Он цветет в камнепадах, в безлюдных лощинах
И похож то на женщину, то на мужнину,
Обнаженных его удивительной властью.
В нем причина печали и сладостной страсти.
Охраняем лавиной и злою гюрзой,
Он наполнен желаньем, сердечной грозой.
Все составы волшебные Средневековья
Сочетали его с человеческой кровью,
Даже ведьма нагая в костре без укора
Запекала на алых губах мандрагора.
Словно личное счастье и личную славу,
Я нашел мандрагора в горах Ала–Тау…
Я — предмет для насмешек Иринок и Танек,
Мешковатый чудак, неизвестный ботаник.
Предо мною, сударыня, вы не таитесь,
А признайтесь, что сильного чувства боитесь, —
Это вам не помада, не рюмка кагора,
Это корень безумной любви — мандрагора!
Вы его засушите в семейном альбоме
И живите спокойно в несуетном доме,
Собирайте друзей, открывайте страницы
Фотографий с курортов, из–за границы:
Вот Пицунда, Париж, небо, море и горы,
Ну а это?..
Да корень цветка мандрагора!
Не услышать вам свист перепончатых крылий,
Не оглохнуть от рева могучих рептилий,
Не подняться до яростных сил созиданья…
До свиданья, сударыня… ах, до свиданья!
Вот Маза идет по плотине вдоль водохрана, а в мире тихо–тихо и пусто. И все, что властвовало здесь ночью, расползлось по своим щелям и норам, по ямам и оврагам, по дырам и болотам, а все, что будет властвовать днем, ожидает восхода. И мир тонет в серебристой ясности, неподвижный и влажный, и невесомые волны катятся по долине. И водохран отражает небесную мглу, и гладь его словно отшлифована, и кругом стоит глубочайшая тишина, миллион тонн безмолвия.
Вот Маза от усталости лежит на асфальте, и им владеет странное чувство покоя, потому что усилия, порождающие усталость такой величины, всегда достигают цели. И разве человеческие слова, так быстро гаснущие в воздухе, и разве человеческие дела, так быстро гаснущие в памяти, могут сравниться со властью трав, чьи корни в земле иных миров, с властью знания, рожденного, когда Источник Времени был еще прозрачен? Слова можно не услышать или не поверить им, дела можно не понять или осмеять, но, глотнув зелья, уже никуда не деться от чужой крови, ворвавшейся в сердце.
Вот заря восходит над водохраном, и по бликующей амальгаме растекается алое свечение. И крыло яркого света поднимается из–за горизонта в лучистое, стеклянное, астрономически–синее небо, и над лесом всплывает багряный фрегат светила.
Вот Маза снова бредет по шоссе и столбенеет от изумления, потому что в травах посреди луга пасется троллейбус со вставшими дыбом рогами, а в нем сидят Витька Пузан, Внуков, Толстая Грязная Свинья, Бобриска, Ричард, Николай Марков, ведьма Танька и Александр Сергеевич Пушкин, сидят и смотрят на Мазу. И вдруг троллейбус гудит и стремительно мчится через луг, вылетает поперек дороги перед шарахнувшимся Мазой и замирает, с грохотом растопырив двери и отдуваясь.
— Маза, Маза!.. — хохоча, кричат все. — Давай заходи!
С неба падают яркие искры, и Мазу всем миром вдергивают в салон, а он машет руками с бутылкой в одной и тетрадью в другой.
Вот луг бросается под колеса, и трава с гулом ложится вокруг, и волны расходятся по всей долине, и в окошки врывается ветер, пахнущий самогоном. Троллейбус носится как сумасшедший, то по прямой, то зигзагами, то кругами, воет и свистит, встает на дыбы. Набрав дикую скорость, по скату плотины, точно по трамплину, он взмывает в воздух и некоторое время летит, а потом с треском и стуком обрушивается на валуны вдоль водохрана. Выбросив щебень из–под колес, он врезается в воду и останавливается, волнами так нарушив гладь водохрана, что небо колыхается, а солнце рассыпается мозаикой.
— Поплыли! Поплыли! — кричат все, но троллейбус ерзает и фыркает, оставаясь на месте.
И Маза вдруг бежит к передней дверце со своего места, и лицо его бледное–бледное, и в душе его первобытный ужас пополам с восторгом. Он высовывается из двери, повиснув на поручне, размахивается и, как бутылку шампанского о форштевень нового корабля, разбивает о бампер троллейбуса бутылку приворотного зелья. И радужная звезда вспыхивает на воде и стреляет лучами во все стороны через весь водохран — к расколотому светилу, к мысу, к плотине, к дальнему берегу. И троллейбус тотчас кидается вперед и выбивает огромный белоснежный фонтан.
Он устремляется в лазурную солнечную дымку, гоня перед собой сверкающий бурун, а злобные недоумки один за другим сыплются из его дверей и плывут рядом, держась за его усы, лихо свесившиеся на одну сторону, и водохран принимает их всех на ладони.
А на полуденном солнце Маза просушил свою тетрадь и в первой строчке на первом листе написал первую фразу своего романа: «Я знаю ваш секрет: вы меня не любите…»
1990
