Тревайз первым вышел из корабля. Дул свежий ветер, и немного похолодало после дождя, но Тревайзу это даже понравилось. Перед дождем, наверное, было слишком влажно и душно.
Он сделал вдох и удивился. Запах планеты был восхитителен. У каждой планеты – свой аромат, Тревайз это знал; аромат всегда чужой и, как правило, неприятный – может быть, только из-за того, что чужой? Но может ли незнакомый запах оказаться приятным? Или это всего лишь случайность – может, они попали на планету сразу после дождя в определенное время года? Как бы то ни было…
– Выходите, – позвал он спутников. – Тут просто великолепно.
– Великолепно – самое подходящее слово, – согласился Пелорат, выйдя из люка. – Ты думаешь, здесь всегда так пахнет?
– Какая разница? Через часок мы так привыкнем, что наши обонятельные рецепторы перегрузятся и мы не будем ощущать никакого запаха.
– Жаль, – огорчился Пелорат.
– Трава сырая, – проворчала Блисс.
– Ну и что? В конце концов у вас на Гее тоже бывают дожди, – сказал Тревайз. И тут золотистые лучи солнца на мгновение блеснули сквозь маленький просвет в тучах. Скоро, должно быть, станет теплее.
– Да, бывают, – согласилась Блисс, – но мы знаем, когда пойдет дождь, и готовимся к этому.
– Просто ужасно, – поморщился Тревайз. – Никаких неожиданностей. Скучно.
– Может быть, ты прав. Я постараюсь не вспоминать Гею так часто.
Пелорат огляделся по сторонам и разочарованно протянул:
– Похоже, тут нет ничего интересного.
– Только похоже, – отозвалась Блисс. – К нам кто-то приближается из-за того холма. – Она взглянула на Тревайза. – Как думаешь, может, пойти им навстречу?
– Нет, – покачал головой Тревайз. – Мы шли к ним навстречу многие парсеки. Пусть они пройдут остаток пути. Мы подождем их здесь.
Никого видно не было, но вскоре, с той стороны, куда Блисс показывала пальцем, появилась фигура, постепенно вырастая над вершиной холма. Потом вторая, третья.
– Видимо, пока все, – сказала Блисс.
Тревайз с любопытством наблюдал. Хотя ему никогда раньше не приходилось видеть роботов, он совершенно не сомневался, что это они и есть. Их фигуры напоминали человеческие. Чем ближе они подходили, тем меньше казалось, что они сделаны из металла. Поверхность роботов была тусклой и казалась мягкой, словно покрытой плюшем.
Но как знать, иллюзия это или нет? Тревайзу вдруг нестерпимо захотелось потрогать этих медлительных роботов. Если это на самом деле Запретная Планета и ни один корабль никогда даже не приближался к ней – а это наверняка так и; было, поскольку ее солнце не значилось на карте Галактики, – то «Далекая звезда» и люди, которых она привезла, должны быть чем-то таким, чего роботы никогда не видели. Но они шли к людям так уверенно, словно для них это было самым обычным делом.
– Здесь мы можем добыть такие сведения, – негромко проговорил Тревайз, – каких нигде в Галактике не найти. Мы можем спросить их о расположении их планеты относительно Земли, и если они знают, то скажут нам. Ведь неизвестно, сколько им лет. Они могут обладать колоссальными знаниями. Представляете?
– И наоборот, – охладила его пыл Блисс, – они могут быть сделаны недавно и не знать ровным счетом ничего.
– Или, – добавил Пелорат, – могут знать все, но отказаться разговаривать с нами.
– Вряд ли они откажутся, – сказал Тревайз, – если только не получили приказа не отвечать нам. А откуда взяться такому приказу, если никто на этой планете никак не мог ожидать нашего появления?
Не дойдя до людей метров трех, роботы остановились. Они молчали и не шевелились.
Держа руку на прикладе бластера и не отрывая глаз от роботов, Тревайз спросил Блисс:
– Можешь определить, что у них на уме?
– У меня нет никакого опыта контактов с подобным сознанием, Тревайз, но ничего похожего на враждебность я не чувствую.
Тревайз убрал правую руку с гашетки бластера, а левую поднял ладонью к роботам и сказал, медленно выговаривая слова:
– Я приветствую вас. Мы пришли на эту планету как друзья.
Робот, стоявший посередине, отвесил короткий и неуклюжий поклон – пожалуй, большой оптимист мог бы почесть это движение за знак мира – и что-то проговорил.
У Тревайза от удивления отвисла челюсть. В мире трансгалактических коммуникаций кто бы мог подумать о таком нелепом затруднении? Увы, робот говорил не на стандартном галактическом – его речь даже смутно не напоминала общепринятый язык. Тревайз не понял ни единого слова.
45
Пелорат удивился не меньше Тревайза, но одновременно чему-то обрадовался.
– Ну не странно ли?! – воскликнул он. Тревайз повернулся к нему и довольно резко возразил:
– Не странно. Ужасно.
– Вовсе нет. Это галактический язык, но очень древний. Несколько слов я разобрал. Я, вероятно, мог бы легче понять, если бы то, что он сказал, было написано. Ведь я никогда не слышал, как говорят на этом языке.
– Ну и что же он сказал?
– Я думаю, он сказал, что не понял твоих слов.
– Я не поняла, что он сказал, – вмешалась Блисс, – но в его сознании чувствую удивление и ничего больше. Надеюсь, вы верите, что я способна анализировать эмоции роботов – если такое понятие, как эмоции роботов, вообще существует.
Очень медленно и с явным трудом Пелорат произнес несколько слов, и три робота дружно кивнули.
– Что ты им сказал? – спросил Тревайз.
– Я сказал, что не умею хорошо изъясняться на их языке, но попытаюсь. Я попросил их немного подождать. Блисс, милая, Голан, дружочек, это безумно интересно.
– А по-моему, все это безумно разочаровывает, – пробормотал Тревайз.
– Понимаете, – продолжал Пелорат, – каждая обитаемая планета в Галактике стремилась создать свой собственный вариант галактического, и потому существуют миллионы диалектов, которые порой с трудом понимаемы, но при разработке стандартного галактического все они были собраны воедино. Если предположить, что эта планета пребывала в изоляции двадцать тысяч лет, здешний язык изменился и теперь значительно отличался бы от остальных языков Галактики. Этого не произошло, вероятно, из-за того, что здесь обитают только роботы, которые могут понимать только такой разговорный язык, какой был заложен в них при программировании. Если их не перепрограммировать, язык остается неизменным, и то, что мы слышим сейчас, – не что иное, как архидревний галактический.
– Замечательный пример того, как в роботизированном обществе может начаться застой, а после него – деградация, – сказал Тревайз.
– Но, дружочек, – возразил Пелорат, – относительная неизменность языка вовсе не является признаком деградации. В этом есть свои преимущества. Ведь при этом документы, хранимые веками, тысячелетиями, не утрачивают смысла и придают историческим записям жизненность и авторитет. Повсюду в Галактике, например, язык Имперских эдиктов времен Гэри Селдона уже сейчас начинает звучать неуклюже.
