Городовой переминался с ноги на ногу возле сугроба. Слуги тоже стояли там.
Юсупов услышал, как Пуришкевич излишне громко, как с трибуны, объясняет городовому:
— Знаешь, кто с тобой говорит?
— Не имею чести, вашество…
— С тобой говорит член Государственной думы Владимир Митрофанович Пуришкевич. Неужели не слыхал обо мне?
— Так точно, слыхал.
— Выстрелы, которые ты слышал, убили Распутина. Того самого мерзавца и самозванца, который продавал нас немцам и губил батюшку-царя и наших героев-солдатиков!
Господи, как все это лживо и фальшиво! Юсупов не подходил ближе.
— Если ты любишь царя и свою Родину, — продолжал речь Пуришкевич, — ты будешь молчать! И это относится и к вам, господа. — Жест в сторону слуг.
«Он добьется совершенно обратного эффекта. Он нас всех выдаст!»
— А теперь иди прочь и забудь о том, что видел. Забудь!
— Так точно!
Городовой пошел прочь. Он шел неуверенно, будто с каждым шагом ему приходилось вновь решать задачу, слушаться ли голоса разума и дисциплины или этих господ, которые убили Гришку Распутина?
Пуришкевич остался без аудитории, но это его не смутило.
— А теперь, голубчики, попрошу перенести тело внутрь!
Слуги послушно потащили тело Распутина к открытой дверце в подвал.
Пуришкевич командовал ими, но до тела не дотрагивался.
Распутин лежал на лестничной площадке, откуда вели ступеньки вниз, в подвал, где его убивали, и наверх — в кабинет.
Там горела верхняя лампа, и Юсупов, подошедший к телу, смог разглядеть, как зверски был убит временщик. Лицо было обезображено многими ударами… Но вдруг Юсупов увидел, как вновь дрогнуло веко старца…
Это уже случалось не раз за ту ночь. И никогда Юсупов не сможет точно сказать, что это случилось на самом деле или было плодом его взболтанного воображения.
Но Юсупов окончательно сорвался с катушек.
Неожиданно для самого себя он кинулся к трупу и принялся бить его резиновой дубинкой, ударять сапогами и притом вопил, матерился, как извозчик… а слуги, которые только что принесли труп и не успели уйти, и Василий Иванович с Пуришкевичем, стоявшие выше на пролет, замерли от невероятного ужаса этой сцены.
Любопытно, что впоследствии все участники этого злодейства написали мемуары, и во всех мемуарах сцена избиения трупа стала как бы кульминацией этой ночи.
«Я ринулся на труп и начал избивать его резиновой палкой… В бешенстве и остервенении я бил куда попало… Все божеские и человеческие законы в эту минуту были попраны», — признавался князь.
Ему вторил Пуришкевич: «Он не мог поверить в то, что Распутин уже мертвое тело, и, подбежав к нему, стал изо всей силы бить его двухфунтовой резиной по виску с каким-то диким остервенением и в совершенно неестественном возбуждении.
Я, стоявший наверху у перил лестницы, в первое мгновение ничего не понял и оторопел, тем более что, к моему величайшему изумлению, Распутин даже и теперь еще подавал признаки жизни. Перевернутый лицом вверх, он храпел, у него закатился зрачок правого глаза… Но я пришел в себя и крикнул слугам скорее оттащить Юсупова от убитого, ибо он может забрызгать кровью и себя, и все вокруг и в случае обыска следственная власть, даже без полицейских собак, по следам крови раскроет дело.
Слуги повиновались, но им стоило чрезвычайных усилий оттянуть Юсупова, который как бы механически, но с остервенением, все более возраставшим, колотил Распутина по виску… Наконец его оттащили. На него было страшно смотреть, до такой степени ужасен был его вид, с блуждающим взглядом, с подергивающимся лицом, он бессмысленно повторял: «Феликс, Феликс, Феликс…»
Под монотонное бормотание рехнувшегося Юсупова Пуришкевич велел слугам принести материи, чтобы обернуть труп и связать его.
Юсупов потерял сознание.
Вернувшийся на авто Лазаверт осмотрел его и сказал, что теперь князь будет спать.
Пуришкевич велел ему подсобить слугам и втащить труп Распутина в крытое авто Дмитрия Павловича, но тут Лазаверту стало плохо, он отбежал в сторону, и его вырвало на снег. В перерыве между спазмами он сказал Пуришкевичу, что виновата его комплекция.
Дмитрий Павлович сам сел за руль. Они со штабс-капитаном и управились, скинув труп в полынью с Петровского моста.
* * *
Юсупов проснулся часа через три. Не без помощи Пуришкевича, который собрался уйти до рассвета. Он не сразу вспомнил, что произошло.
Пуришкевич велел Василию Ивановичу пожертвовать одной из дворовых собак.
В сарае было два пса, они должны были сторожить дом, но в ту ночь их не выпускали. Василий Иванович из револьвера Пуришкевича застрелил пса в сарае, потом вместе с Пуришкевичем, которому нравилось планировать и устраивать заговоры, протащили тяжелое кровоточащее тело пса по двору, где бежал Распутин, и бросили его в сугроб туда, где Распутин окончательно упал, добитый Пуришкевичем.
— Вы знаете ваш урок, — сказал Пуришкевич.
Юсупов стоял рядом, ежился на холоде в накинутой на плечи шубе. Казалось, он с трудом соображает, что же произошло.
Василий Иванович от имени остальных трех или четырех слуг, что собрались проводить хозяина, заверил Пуришкевича, что они сейчас же начнут замывать подвал и лестницу.
Тогда Пуришкевич взял Юсупова под руку и вывел его на набережную.
Пошел легкий искристый снежок, искорки легко порхали под фонарем. Извозчик вовсе не удивился, увидев пьяных загулявших господ. Пуришкевич отвез Юсупова до дворца Александра Михайловича, а сам поехал домой.
Юсупова встретил Федор, брат его жены. Федор был восторженным юнкером, который давно заподозрил, что Феликс занимается делами секретными и государственными. Феликс в свое время не удержался — в порыве откровенности признался юноше, что намерен убить Распутина.
Федор не спал всю ночь — он догадался, что Феликс совершит свой подвиг именно этой ночью.
Он встретил Феликса в передней. Он был бледен и курил не переставая.
— Слава Богу! — кинулся он к Феликсу. — Наконец ты… так что же?
— Распутин убит, — ответил Феликс голосом полководца, который только что разгромил Наполеона, — но больше я ничего тебе не скажу. Я смертельно устал и хочу спать.
Юсупов уснул без задних ног. Но в десять его разбудили.
Оказывается, его желал видеть у себя полицмейстер Казанской части генерал Григорьев по делу, не терпящему отлагательства.
Юсупов привел себя в порядок и вышел в кабинет, где его ждал генерал.
— Вы хотите спросить меня о ночных выстрелах в доме моих родителей? — спросил Юсупов.
Он был свеж, подтянут, доволен собой. Он сделал шаг в историю, и теперь его ничто не остановит. Но вести себя надо осмотрительно, неизвестно, как поведет себя императрица. Что она заставит сделать своего мужа? Потребуется ли мученик Новой России?
