Под кожей Раисы была мягкая плоть, словно желе, но пахло от нее приятно. Раиса ничего не требовала, зато хорошо кормила и добродушно ворчала, когда Коля забывал вытереть ноги или вымыть руки перед едой.
Коля спал беспокойно — он всегда не высыпался на новом месте. К тому же часа в три Раиса разбудила его влажными поцелуями.
— Еще, мой дорогой, — шептала она, — только Витеньку не буди, он такой нервный.
Утром Коля проснулся от разговора за стенкой, в прихожей. Уже было светло, Раиса ушла. Витенька топал и пел боевую песню. Потом он заглянул и сказал:
— Не спишь, дядя Коля? Ты солдатиков раскрашивать умеешь? А то Мученик совершенно не умеет.
— Какой еще Мученик? — потянулся Коля. Ему было легко и приятно. Кровать была мягкой и нежной, простыни пахли Раисой и лавандой, собственное тело было ловким и послушным.
— Ну тот, который с мамой на кухне разговаривает. Он раньше на этой кровати спал.
— Вместе с мамой? — спросил Коля.
— А то как же, — сказал Витенька. — На всех разве напасешься? У нас другой кровати нету. Вот и приходится думать — то ли со мной спать, то ли с мамкой, а со мной нельзя — раздавите.
Вошла Раиса, в халате, волосы распущены до пояса, от двери ловко дотянулась до Витеньки, дала ему подзатыльник.
— Елисей Мученик приходил, — сказала она. — Все политикой занимается. Я ему говорю — на что вам, евреям, политика? Ведь погромят потом. А он хи-хи да ха-ха. В Ялту уезжает. Говорит, по торговым делам, а я знаю — агитировать.
— Витенька сообщил мне, — сухо сказал Коля, садясь на кровать и спуская ноги.
— Уж он-то сообщит, — ответила Раиса, — недорого возьмет. А ну кыш отсюда!
Раиса присела на кровать рядом с Колей, поцеловала его в щеку мягкими губами. Коля отстранился.
— Не ревнуй, — сказала Раиса, — и пойми: я тебе не жена и не любовница. Ты ведь тоже ко мне приехал, потому что квартира нужна. А Елисей добрый, солидный, эсдек, может, после революции будет большую роль играть. Так что я ему не говорила, что ты у меня есть.
— И на том спасибо, — мрачно сказал Коля. Неприятно было сознавать, что Раиса кругом права. Если бы она прибежала с утра, воскликнула бы, как она любит Колю, предложила бы жить здесь, обещала бы свою верность — ему тоже было бы неприятно. Менее всего он намеревался привязывать себя к этому сложенному из плит, под черепичной крышей белому домику, сопливому мальчику Витеньке и мягкой шелковой наседке Раисе. Но неожиданная в ней трезвость и даже жесткость, освобождая Колю от обязанностей, чем-то унижала.
— И только не вздумай, — сказала Раиса, искренне и весело улыбаясь, — попрекать меня. У меня после мужа никого, кроме тебя и Мученика, не было. На что мне? Вставать будешь? Завтрак на столе.
— Что в городе? — спросил Коля за завтраком.
— Елисей говорит, — ответила Раиса, намазывая ломоть булки ломким, из погреба, маслом и кладя сверху шмат ветчины, — что немцев резать будут. Одного уже зарезали. Или застрелили. А я его спросила: а как вам, евреям? Ведь вас всегда в первую очередь? А он смеется и говорит — нас погодят, потому что мы Россию немцам не продавали.
Коля представил себе этого Мученика, из анекдота — длинноносого, с пейсами, обсыпанного перхотью и говорящего с глупейшим акцентом.
— Говорят, — продолжала Раиса, — что патрули у всех документы проверяют. Как увидят немецкую фамилию — сразу к стенке.
Она посмотрела на Колю, склонив голову. И Витенька, подражая маме, тоже склонил голову. Раиса знала, что фамилия Коли — Беккер — куда как немецкая.
— Я документы дома оставлю, — сказал Коля.
— Ты далеко не уходи, — сказала Раиса. — Неладен час кто заподозрит.
— Я буду осторожен, — сказал Коля. Он понимал, что нельзя сидеть, держась за юбку этой женщины. Революцию не пропускают, даже если кто-то охвачен шпиономанией.
У Раисы были пиджак и пальто, оставшиеся от мужа. Коле уже приходилось в них ходить по улицам, когда он не хотел встречи с патрулем. Но на этот раз наряжаться шпаком в городе, где две трети мужчин — военные, не захотелось.
— К обеду будешь? — строго спросил Витенька, которого собирали гулять на улицу.
— Буду, буду, — сказал Коля, уже не сердясь на Раису.
Та почувствовала, что Коля не сердится, и сказала ему тихо:
— Я Елисею сказала, что теперь ты у меня. Чтобы он больше не надеялся.
Она поднялась на цыпочки и поцеловала Колю в губы.
* * *
У Раисы Федотовны еще недавно был супруг. Этому большому деловитому мужчине нравилось что-нибудь делать руками. Он всегда чинил, строил и почитал своим долгом оберегать Раю от тяжелого труда. Муж был крепким, вечным, и Раиса ночами просыпалась от счастья, потому что можно было потянуться и всем своим мягким телом обволочь это теплое сопящее бревно. Она прижималась к мужу и боролась со сном — казалось греховным тратить на сон минуты такого счастья.
Год с лишним назад муж умер — за несколько минут умер, от разрыва сердца. Раиса так до конца и не поверила в то, что его больше никогда не будет, но первые недели брала с собой в постель Витеньку, так страшно было спать одной. Последнее время у нее появлялись любовники — правда, было их немного, чтобы соседи не особо злобствовали. Ходил Мученик, который говорил, что сделает революцию и станет министром, приезжал прапорщик Коля Беккер. Мученик, как местный, никогда не оставался ночевать, хоть и был вдов. Коля — ночевал. И порой Раиса просыпалась ночью от счастья, что вернулся муж, но оказывалось, что это — Коля. И хоть Коля был вдвое моложе мужа и куда лучше его телом и лицом, никакого счастья не получалось — от Коли не исходило защиты и надежности. Раиса поднималась, шла на кухню и там плакала.
* * *
Коля вышел на улицу — хотел сначала дойти до Нахимовского, купить там газет.
На скамейке у ворот Раисиного дома сидел гладкий, благородный молодой человек романтической внешности — орлиный нос, курчавые черные волосы, карие блестящие глаза. Человек был в широкополой шляпе и крылатке и при всей непохожести на Максима Горького казался почти его близнецом.
При виде Коли человек вскочил и пошел рядом с ним, отставая на полшага.
— Прошу прощения, — сказал Коля, — вы хотите что-то сказать?
— Вы обо мне должны были слышать, — сказал уверенно романтический человек. — Я — Мученик, Елисей Мученик. Я должен вам сказать, что люблю Раису Федотовну, да и давно люблю. Потому я попрошу вас покинуть этот дом, чтобы не ставить под сомнение репутацию дамы моего сердца.
Мученик был гневен, он махал длинными руками, не думая, что его могут услышать прохожие, и в любой момент, как показалось Коле, в его руке мог сверкнуть булат.
В то же время он был нестрашен, как распустивший перья чибис, старающийся отвести от гнезда куда более крупного хищника.
