— А с другой стороны, — сказал Сурен, — если ничего не предпринимать, то погибнут не только люди — погибнет весь ваш груз.
— Наверное, на «Измаиле» и ваш с Аспасией есть, — заметил зло Метелкин.
— Сущие пустяки, — сказал Сурен. — Твое положение куда хуже.
— Неужели ничего нельзя придумать?
— Почему нельзя? И если ты компенсируешь мне расходы, которые я понес, заплатив турку, я постараюсь подсказать выход.
— Сколько? — спросил Метелкин.
— Две тысячи.
— Никогда!
— Я должен половину отдать Аспасии — иначе она меня убьет.
— Я получаю такие деньги за три месяца.
— Твой груз на «Измаиле» стоит в двадцать шесть раз больше, а ты вот-вот его лишишься.
— Черт с тобой! Но учти, что если ты не придумаешь выхода, ты отсюда живым не выйдешь.
— Ты очень нервничаешь, господин офицер, — сказал Сурен. — Нельзя в твоем возрасте так нервничать.
— Говори.
— Минутку — я пересчитаю.
Сурен принялся пришептывать — он считал деньги у окна при свете луны. Метелкин ходил по комнате в одном сапоге и готов был убить армянина.
— Там адская машина с часами? — спросил он.
— Может быть, — ответил Сурен. — Халиб считает, что взрыв будет утром.
— Почему?
— Спросите у него.
— Так что ты придумал?
— Я знаю одного человека, который может предупредить капитана «Измаила». Вы доверяете капитану?
— Он же в море!
— Это мое дело. Главное, чтобы капитан поверил.
Метелкин задумался.
— Для этого, — сказал он наконец, — надо написать ему письмо.
— Если вы напишете письмо, — сказал Сурен, — то я могу это письмо передать.
— Утром транспорт уже будет в Батуме. Сейчас три часа ночи. У тебя есть крылья?
— Вот именно, — сказал негоциант, — если вы так настаиваете, я могу сказать: письмо должно догнать транспорт на самолете.
— Где ты найдешь такого летчика?
— Самолет дорого стоит, — сказал Саркисьянц. — Но он поднимется в воздух через час.
— Я не могу платить, пока ты не докажешь, что не водишь меня за нос.
Пришла очередь оскорбляться Сурену, и он сделал это куда более эффектно, чем турок Халиб. Он направился к двери, как графиня, которой дворник сделал неприличное предложение. Он отворачивался от догнавшего его Метелкина, он вообще ничего не хотел слышать и не хотел брать ни копейки от человека, столь глубоко его оскорбившего.
Потом понял, что нервы Метелкина на пределе и он в любой момент может выхватить револьвер и пустить пулю в сердце Сурена.
— Хорошо! — прошептал Сурен, вытирая лицо твердым котелком. — Я даже скажу тебе, полковник, что я сделаю, — я пойду к Аспасии. У нее в заведении наверняка сидит сейчас один военлет, который ради ее прекрасных глаз сделает все, что нам нужно.
— Васильев! — воскликнул Метелкин.
— Но он не полетит ночью нелегально, без разрешения командира эскадрильи, рискуя репутацией и, может быть, погонами, он не полетит ни за какие деньги.
— Аспасия в самом деле сможет его уговорить!
— Ей не надо его уговаривать.
— Сколько? — Метелкин вдруг понял, что и в самом деле забрезжила слабая надежда на спасение.
— Пиши письмо капитану Белозерскому, — сказал Сурен, — а я пока посчитаю, во сколько это все нам обойдется.
Сурен достал из жилетного кармана махонький блокнотик, к нему был прикреплен серебряный карандашик на тонкой цепочке. Пока Метелкин, морща лоб и высунув от усердия язык, писал письмо капитану «Измаила», Сурен подвел итог.
— Три тысячи, — сказал он. — Ровно.
— Две тысячи, — сказал Метелкин, слюнявя конверт.
— Три тысячи ровно, — сказал Сурен. — Моих здесь было триста, я от них отказываюсь. Туркам я заплатил тысячу. Аспасия меньше чем за тысячу не станет ввязываться в эту историю, и Васильеву тоже придется отдать тысячу.
— Ему зачем? Он родную мать зарежет ради прекрасных глаз.
— Аспасия не может дать ему того, чего господин штабс-капитан так жаждет. А капитану надо будет купить дежурного на аэродроме, поднять механика, заправиться горючим и еще взять запасные бидоны, чтобы залить бак на обратную дорогу, — и это еще не все его расходы.
— Две пятьсот.
— И если ты будешь торговаться, полковник, то поезд уйдет.
* * *
Госпожа Аспасия не спала — она никогда не ложилась, пока ее заведение было открыто. «Луксор» закрывается в пять, а то и в шесть часов утра, пока есть господа интенданты — грех закрываться раньше.
Сурен прошел к стойке, у которой дремали перегрузившиеся анисовой водкой прапорщики, почему-то оказавшиеся здесь, а не на фронте. За стойкой стояла Аспасия, которая заменяла Русико. Та отошла в свою комнатку, чтобы усладить какого-то приезжего земгусара.
— Сурен? — удивилась она. — Я не помню, чтобы ты лег спать позже одиннадцати.
— Ты права, — сказал Сурен, кладя котелок на стойку и садясь на высокий стул. — Но надо спасать людей. Люди могут погибнуть.
— Погоди, — сказала Аспасия, — вернется Русико, и ты все расскажешь.
— К сожалению, — сказал Сурен, всегда так послушный Аспасии, — мы не можем ждать — каждая минута на счету.
Они прошли за стойку, и там в узком пространстве, занятом бутылками и коробками, Сурен рассказал, что случилось.
— Что мы можем сделать? — Аспасия приняла сведения всерьез.
— Мы можем послать Васильева — это единственная возможность, не поднимая великого шума, отыскать ящик и выкинуть за борт. Если же мы открытым текстом направим туда радиотелеграмму, то о грузе, который везет профессор Авдеев, через пять минут будет знать все Черное море — это уничтожит не только Метелкина! Вы меня поняли?
— Не надо мне объяснять, — сказала Аспасия. — Сколько там нашего груза?
— Немного, но груз важный. Ты же знаешь, госпожа.
— Метелкин дал письмо? Сколько заплатил?
— Полторы тысячи, — сказал Сурен. — Пятьсот для передачи Халибу, пятьсот для вас и пятьсот для Васильева.
— Неужели ты не поторговался больше?
— Я начал с двух тысяч.
— Дурак, — сказала Аспасия, — начинал бы с четырех. Где деньги? Где письмо?
Сурен передал госпоже Теофилато пятьсот лир и письмо Метелкина капитану Белозерскому. Дальнейшее зависело от госпожи Аспасии.
— Позови мне Васильева — он в углу, ты знаешь где.
