Все кончилось, рассуждал Андрей, возвращаясь в тот вечер под дождем в гостиницу. Теперь они мертвы все трое — сын, отец и мать (он знал уже, что кочегар был единственным ребенком у родителей), и некому печалиться и лить слезы — стало лучше, чем было вчера, когда на свете были живые люди, сердца которых разрывались от скорби по сыну, — теперь они уже ушли от земных забот и горестей. Значит, все хорошо кончилось. Ведь он, Андрей, теперь также никому уже не сможет принести горя — родных его более не существует. «Человек должен быть один. Зачем мы стремимся добровольно наложить на себя путы страданий? Может, я плохой христианин, если так рассуждаю? Или уже не христианин? Когда я в последний раз был в церкви?..»
Ветер стих, дождик моросил уныло, по-осеннему, и Андрей понял — Господи, наступает осень! Настоящая осень 1917 года — года революции, года великих потрясений. Завершится ли он мирно или последние месяцы чреваты новыми потрясениями? Сможет ли Временное правительство удержать страну над пропастью? Глупо, когда правительство само себя зовет временным. Отказывает себе в постоянстве, значит, вправе судить и рядить в нашей азиатской стране. Оно неразумно, как меньшевики, — согласившись на такое название, эти эсдеки подписали себе смертный приговор — какой же простой русский человек захочет следовать за маленькими, слабыми… временными. Все партии должны быть большими, и все правительства — постоянными!
* * *
За несколько дней Андрей осунулся, похудел. Пожалуй, он единственный в комиссии отнесся к своим обязанностям серьезно, хотя менее остальных был готов к этой работе, — его сотоварищи прожили день за днем три военных года, Андрей их пропустил.
В те дни с Андреем случился курьезный эпизод, которому он не придал тогда значения. Он возвращался из комендатуры поздно, устал, потому что весь день провел, мотаясь между моргом и берегом: в тот день была непогода и выбросило много тел — их надо было найти, охранить от мародеров и перевезти в морг, где они никому не были нужны.
Андрей представил, как ему сейчас придется тащиться до гостиницы — полчаса, не меньше, по неосвещенным улицам, — и загрустил. И тут же, как бы в ответ на невысказанные мысли, сзади послышался стук копыт и скрип колес — Андрея догнал извозчик, который возвращался к себе домой, и ему оказалось с Андреем по дороге.
Лицо извозчика показалось Андрею знакомым, о чем Андрей ему сказал. Тот в ответ засмеялся и сказал:
— Как же! На той неделе вы мне рукой махали. Вы еще с усатым парнем были и девушкой-гимназисткой. А я Иван Ивановича вез.
— Точно! — обрадовался узнаванию Андрей. — Но вы же видели нас одну минуту, не более.
— Я бы, может, и не запомнил, — сознался извозчик, — но Иван Иванович очень вам не обрадовался. Гони, говорит, гони. Вот я и поглядел — думаю, что может в таких птенцах, вы уж простите меня, быть опасного для Ивана Ивановича?
— А вы его знаете?
— Он не то чтобы местный, но до войны наезжал сюда, его сестра здесь дом имеет.
— Имение? — сорвалось у Андрея.
— Какое там имение — слово одно… Так и зовется: дача Покровской. Она на лето комнаты сдавала, кто приезжал на купания.
Андрей хотел рассказать об этом Лидочке, но, когда он вернулся, она уже спала — свернулась калачиком в плетеном кресле возле лампы, — ждала-ждала Андрея и заснула.
Андрей старался ходить тихо, на цыпочках, но Лидочка проснулась, была виноватая, и Андрею стало смешно.
А на следующее утро в паршивом настроении от неизбежных дел наступающего дня он забыл об Иване крестьянском сыне.
* * *
Не имевшему своего дома Андрею пансионат «Белград» казался олицетворением домашнего очага — теплоты и уюта. Когда он подходил, еле волоча от усталости ноги, к этому дому, Лидочка ждала его на галерее — ее силуэт был подсвечен сзади желтым светом из открытой двери в комнату.
Лидочка угадала Андрея издали, когда он проходил под фонарем по дорожке, ведущей к пансионату.
Было слышно, как ботинки Андрея шуршат по мелкой гальке. Лидочка подняла руку, узнав Андрея.
— Завтра надо будет сходить в церковь, — сказал Андрей, войдя в комнату. — А то мы с тобой не обвенчаны и живем в грехе.
— Не шути этим. — Лидочка покраснела.
— Не хочешь, не надо, — сказал Андрей, — я согласен жить в грехе.
Он попытался обнять Лидочку, но она вырвалась.
— Что там? — спросила она. — На море?
— Плохо, — сказал Андрей. — Потом расскажу.
Лидочка не стала настаивать.
— У меня тоже новость, — сказала она, — смотри.
Она протянула ему конверт. Адресованный господину и госпоже Берестовым. Батум, почта, до востребования.
— Как ты догадалась? — спросил Андрей.
— Господин Отар принес — у него там кузен служит.
— Ты прочла?
— Разумеется. Я сразу догадалась, от кого.
— От кого?
Андрей ждал от письма дурного и потому не спешил его открыть.
— От пана Теодора, — сказала Лидочка.
— От пана Теодора?
— Ты забыл?
— Ты с ним была в том, другом времени… — вспомнил Андрей, — где меня, по твоему утверждению, уже убили.
— Это так, и в том нет ничего смешного.
Андрей разорвал конверт.
Письмо начиналось с добрых вестей. Господину Теодору удалось установить, что угроза безопасности Андрея, и без того незначительная после закрытия дела в ялтинском суде, вовсе исчезла, потому что в начале сентября гражданин следователь Вревский покинул службу и отбыл в Новороссийск к родственникам, которые пристроили его компаньоном в небольшом деле по поставкам сапог для армии. Так что теперь Андрей может спокойно возвратиться в Симферополь.
Мне также было бы полезно ваше пребывание в Симферополе,
— продолжал пан Теодор. —
В ближайшие недели я побываю в этом городе. Возможно, мне понадобится ваша помощь. Так что я прошу вас, Андрей и Лида, пожить в Симферополе до конца декабря.
Андрей перевернул страницу письма, и Лидочка воспользовалась заминкой, чтобы сказать:
— Если бы не он… и не твой отчим, нас бы здесь не было.
— И может быть, к лучшему, — буркнул Андрей.
— А я так не думаю. По крайней мере я с тобой.
Андрей продолжил чтение:
Надеюсь, вы не будете сердиться на меня за то, что я бесцеремонно вмешиваюсь в вашу жизнь. Но если вы возьмете за труд задуматься, то согласитесь, что связи между мной и вами, между всеми нами, пловцами в реке времени, по необходимости куда более тесные, нежели между нами и всеми обитателями Земли. Миллионы людей, окружающие вас сегодня, не более как фигурки за окном летящего вперед поезда. Не успели вы приглядеться к ним — и они уже исчезли в недосягаемом прошлом, словно растворились в мареве на горизонте. И лишь ваши попутчики в вагоне или в следующем поезде, куда вы перешли после пересадки, остаются с вами достаточный промежуток времени, чтобы вглядеться в их лица и понять их тревоги. И совсем ничтожное число людей в этой Вселенной оказываются вашими попутчиками надолго. Для вас пока я — единственный постоянный спутник. И не следует роптать на судьбу — вы вольны остановиться и остаться там, где вы сейчас находитесь. И подобные случаи уже бывали. Но скажу — и не потому, что я претендую на роль пифии, а только основываясь на собственном опыте, — что вы уже не сможете отказаться от движения впереди потока и вне потока. Это болезнь, и, как больной давний, хронический, могу сказать, что в этом наше с вами проклятие и наше с вами счастье. Счастье быть иными. Так что я надеюсь, через несколько недель вы будете в Симферополе и мы с вами неспешно поговорим.
