Супруги Ахвледиани пошли проводить Берестовых до пирса. Отар нес плетеную бутыль чачи.
— Ты бери подарок, — говорил он Андрею. — Ты бери, потому что в России это все равно что золото.
Вещей у них почти не было — небольшой чемодан у Лидочки, у Андрея все с собой. Как у Диогена.
Даже странно было уезжать в другой город, в другой мир, так вот, налегке, неся в руке нетяжелый Лидочкин чемодан. На площади был митинг. Кроме красных флагов, под утренним ветерком реяли и грузинские. Оратор, стоявший на сиденье автомобиля, кричал по-грузински.
— Как нехорошо, — сказала лояльная госпожа Ахвледиани. — Зачем кричит?
Фелюга «Императрица Мария» покачивалась саженях в ста от берега. Михай увидел Берестовых, когда они еще спускались к берегу, и спрыгнул в ялик, привязанный к борту фелюги. Он греб резкими частыми движениями, и ялик шел рывками.
Андрей наблюдал за ним, это была картинка из какого-то читанного в детстве романа про пиратов — на Михае был красный платок, а одежда ограничивалась серыми штанами.
— Батоно Отари! — закричали сверху. К ним бежал мальчик, который разносил чай по номерам и иногда подметал на галерее. Он размахивал белым конвертом.
Письмо было адресовано господину Берестову в собственные руки.
Почерк на конверте был уверенным, наклонным, резким — почерк интеллигентного человека. Обратного адреса не было.
— Сейчас почтальон принес! — сообщил мальчик, довольный тем, что успел передать письмо. — Я так бежал!
Лидочка дала мальчику полтинник. Андрей разорвал конверт.
Дорогой Андрей!
— Буквы были крупные, быстрые. —
Раз ты получил письмо, значит, мои дела плохи. Другими словами, значит, меня больше нет на свете. Только при получении известия об этом письмо двинется в путь. Это так глупо — неужели возможно, что я, такой молодой, красивый, сильный и даже веселый, могу прекратить существование. Как это прикажете понимать?
Андрей перевернул большой лист, чтобы взглянуть на подпись. Он и без этого догадывался, что письмо — от Ивана, который и в самом деле умер и теперь разговаривает с ним с того света. Ему даже стало зябко, хотя солнце грело, обещая теплый день.
— От кого? — спросила Лидочка.
— От крестьянского сына, — сказал Андрей. Лидочка не поняла, она не знала этого прозвища. Но переспрашивать не стала. Ялик с фелюги уже приближался, видно было, как блестят капли пота на плечах Михая. Андрей быстро читал дальше:
Дело прошлое, но могу признаться, что ты — один из очень немногих приятных мне человеков. И поэтому, разрывая связь с миром живых, делаю тебя своим наследником. Ты помнишь о царском погребении в башне? Ты догадываешься, кто мог его ограбить? Правильно. Твой покорный слуга.
— Этого не может быть! — воскликнул Андрей.
— Эге-гей! — Михай отпустил весло и поднял руку, приветствуя их. — Доброе утро!
— Что там? — спросила Лидочка.
— Я потом тебе дам, — сказал Андрей. — Я сам еще не понимаю.
Он спешил дочитать, прежде чем Михай достигнет берега. Он понимал, что в письме могут заключаться сведения, которые заставят его изменить планы и, может быть, даже отложить отъезд из Батума. Лидочка тоже ощутила эту опасность — кожей ощутила. Но не знала, как бы сжечь, пустить по ветру это зловещее письмо.
Не время и не место рассказывать сейчас, как мне это удалось и как мне способствовал в этом ливень, отогнавший под крышу бдительных часовых. Не спеши рвать письмо и осуждать меня. Ты беседуешь с мертвым человеком, которому все равно, что ты о чем думаешь. Но если в тебе осталась малая толика объективности, ты признаешь, что ценности (а их число невелико), бывшие в гробу, достались бы корыстному Авдееву и, вернее всего, даже без гибели «Измаила» до музея не добрались. Больших мерзавцев и жуликов, чем чета Авдеевых, я не видел. Но «Измаил» погиб, и с ним погибло все экспедиционное имущество. И все ее трофеи. Спасен был лишь мой чемодан, в чем ты принимал деятельное участие.
— Андрей!
Тот отмахнулся:
— Сейчас, одну минуту!
За неблагородным занятием спасения погребения от корыстного Авдеева меня застал один человек. Не важно кто. Мне надо было его убить. Я же от него откупился. Теперь я буду до конца моих дней ждать, когда он проговорится Аспасии или Рефику, а может, гражданину Метелкину. Не столь важно кому. И раз ты читаешь это письмо, дружище, значит, он уже проговорился.
Я спешу кончить письмо. Надеюсь, что у меня еще будет возможность написать продолжение или даже вместе с тобой когда-нибудь посмеяться над моими страхами. Но запомни, что чемодан я оставил сестре. Там некоторые из находок, не представляющие финансового, но имеющие исторический интерес. Там же научное описание погребения. Может пригодиться. Остальная часть ценностей мною спрятана надежно. Ты получишь о том сообщение — этому же письму я не могу доверить столь много и подвергнуть опасности твою дурацкую жизнь, мой друг.
По натуре я не вор, но мне надоела бедность — она унизительна.
— Андрей, чего не встречаешь!
— Сейчас!
Твой: Москва, Почтамт, до востребования. Иван Покровский.
Андрей сложил письмо и спрягал в карман. Он вернул способность видеть и слышать окружающее. Михай Попеску уже вытащил нос ялика на гальку. Отар Ахвледиани передавал ему чемодан.
— Что случилось? — спросил Михай. — На тебе лица нет!
— Все в порядке!
— Мы уезжаем? — спросила Лидочка, страшась услышать отрицательный ответ.
— Разумеется, мы уезжаем, — сказал Андрей. — Я тебе потом дам почитать.
— Я понимаю!
Лидочка расцеловалась с мадам Ахвледиани. Отар сам поставил бутыль в ялик. Михай поглядел на нее с уважением и сказал:
— Теперь мы наверняка промахнемся мимо Крыма.
Лидочка прочла письмо, когда фелюга уже шла к Крыму и кавказский берег скрылся из глаз.
— Как это гадко, — сказала она, возвращая письмо.
— Он умер. Его убили. Наказание страшнее, чем проступок.
— Чемодан остался у сестры?
— Дом сгорел. Или сестра увезла чемодан с собой, или он погиб вместе с домом.
— А что будет дальше?
— А дальше я зайду в Москве на почтамт, — сказал Андрей.
— Зачем?
— Потому что Иван просил меня об этом.
— Объясни. — Лидочка насупила брови.
— Прочти последнюю строку письма.
— Ты думаешь, это намек?
