— Да, я так думаю.
— Мне не хочется, чтобы ты с этим связывался.
— Я не хотел бы, чтобы все погибло.
Михай высунул голову из люка и закричал:
— Чай пить будете, голуби?
— Спасибо, сейчас идем.
Глава 6
Октябрь — декабрь 1917 г
25 октября, в ночь, в России совершалась революция. Нынче известно, что она победила. В те часы об этом никто не знал.
Без двадцати одиннадцать меньшевик Дан открыл заседание 2-го съезда Советов.
Одного из лидеров большевиков Владимира Ульянова (Ленина) на съезде не было — он прятался в небольшой комнате рядом с залом заседаний. Кто-то принес матрас и подушки — видно, предполагалось, что там будут спать дежурные. Ленин бегал по комнате, подходил к двери, приоткрывал ее, заглядывал в пустой коридор, прислушивался, напрягая слух, к далеким звукам, доносившимся из зала. Он хотел быть сейчас там, но в то же время полагал, что больше нужен партии живым, — ведь неизвестно, чем кончится переворот. В случае поражения снова предстоит эмиграция.
Все важные центры Петрограда уже были заняты большевиками, лишь в Зимнем дворце под ничтожной охраной из трехсот юнкеров и женщин-ударниц продолжало держаться Временное правительство. Силы большевиков, стянутые к Зимнему, многократно превышали силы тех, кто его оборонял, но командовали штурмом весьма неопытные в проведении революций молодые люди, а отсутствие разведки порождало среди остановившихся на почтительном расстоянии от дворца солдат и красногвардейцев слухи о мощных и несокрушимых силах защитников Временного правительства. Как известно, революционные штурмы побеждают лишь тогда, когда превосходство революционеров исчисляется в сотни раз. Так было со штурмом Бастилии и с убийством Юлия Цезаря. Революционеры отважны, только когда видят вокруг себя значительную и грозную дружественную толпу. Во всех иных ситуациях они скрываются за баррикады, дожидаясь, когда каратели возьмут эти баррикады штурмом. Само возведение баррикад — яркое свидетельство поражения.
Владимир Ильич Ленин таился в пустой комнате, ожидая, когда из зала забежит кто-либо из его соратников и поделится впечатлениями о ходе съезда.
Чем кончится съезд, было трудно предсказать, несмотря на то что большинство делегатов на нем поддерживало большевиков. Но это совсем не означало, что за большевиками большинство в стране, тем более подавляющее большинство. И меньшевики, а также социалисты-революционеры, которые были в меньшинстве, вовсе не были таковыми в стране.
Все еще напуганный корниловским мятежом, которого он не предусмотрел и не смог заранее должным образом оценить, Ленин вопреки своей склонности к чистоте партийных рядов и лишь тактическим соглашениям с иными силами, которые нужно немедленно разрывать, как только к тому есть возможность — власть не делится! — незадолго до переворота выступил с призывом к объединению всех демократических сил в России. Он писал так: «Исключительно союз большевиков с эсерами и меньшевиками, исключительно немедленный переход всей власти к Советам, сделал бы гражданскую войну в России невозможной. Ибо против такого союза… никакая буржуазией начатая война немыслима, такая «война» не дошла бы до одного сражения».
Набегавшись по комнатке, Ленин садился на подушку и утыкал обритый подбородок в ладони — что же они медлят! Именно сейчас нужно решать! Общий союз!
Его усталому воспаленному мозгу чудились гвардейские дивизии, что спешат с фронта на спасение Временного правительства — в любой момент они могут ворваться в Петроград, и тогда снова бегство, снова ночевки в шалаше или закат жизни в швейцарской квартирке. Неужели те, что в зале, не найдут способа уговорить меньшевиков и эсеров на союз?
Ленин, вскакивая с подушки, кидался к двери, осторожно высовывался — он бы отдал полцарства, чтобы оказаться в зале! Но полцарства у него пока не было.
В это время по коридору спешил пан Теодор, который не хотел упустить исторический момент победы революции, хотя и сам лишь подозревал, что он будет историческим.
Из-за белой двери выглядывал, прислушиваясь, невысокий плотный, бритый наголо человек. Пан Теодор с трудом узнал лидера большевиков Ульянова-Ленина.
— Владимир Ильич? — спросил он.
Тот поднял палец к губам, но в его движении не было страха, а скорее удовольствие мальчика, который играет в шпионов и надел на голову ведро, чтобы его не узнали.
— Вы, товарищ, откуда? — спросил Ленин. — Вы делегат?
— Нет, — сказал Теодор, — я с фронта. Я из военной группы.
— Большевик? — Голова склонилась набок, будто вопрос звучал, человек ли он либо исчадие ада, некое животное, от которого можно ждать любой пакости.
— Большевик, — ответил Теодор, знавший из долгого опыта предсказателя, что своей жертве всегда надо говорить то, что она желает услышать. Гадание — это не попытка установления истины, а попытка установления желанного мира в душе того, кому ты гадаешь. Человек всегда забывает несбывшееся гадание — помнит же то, что сбылось. Любит он ту гадалку, которая может угадать его желания и поведать об их возможном исполнении.
— Товарищ, — не скрывал своей радости Ленин, — принесите мне откуда-нибудь стакан чаю. Один стакан. Бутерброда не надо. Мне все обещают, но никто не несет.
Из зала донеслись аплодисменты.
— Нет, — сказал Ленин, — не там решается судьба страны. Все решается даже не перед Зимним дворцом. Все решается на подступах к городу — как вы думаете, товарищ, встанут ли солдаты на поддержку Временного правительства?
— Не думаю, Владимир Ильич, — сказал пан Теодор.
— А я вот не уверен! — сказал Ленин. — У вас найдется гривенник? Вот возьмите у меня.
— Зачем?
— На чай. Могут не дать бесплатно. Вы же знаете русских.
Раздобыв за три рубля в гардеробной, где бывшие швейцары и дворники, ожидая, пока успокоятся революционеры, гоняли чаи, целый чайник заварки и два стакана, пан Теодор вернулся в маленькую комнату, где, сидя на матрасе, скрестив ноги в поношенных черных ботинках, его ждал Ленин.
— Ого! — обрадовался он. — Целый чайник! Не ожидал. А вы, знаете, произвели на меня неблагоприятное впечатление. Этот тип, сказал я себе, никогда не принесет чаю. Никогда! Типичный агент охранки! — И Ленин рассмеялся веселым, заразительным, искренним смехом. — Где же вы, батенька, так разжились?
— Вы еще не знаете всего, Владимир Ильич, — сказал, улыбаясь, пан Теодор и вытащил из кармана целую горсть дешевых, но в фантиках конфет «Забава».
— Это пир, это настоящий пир! — воскликнул Ленин.
Он сам разлил чай по стаканам. Они сидели на подушках на полу и искренне наслаждались горячим крепким напитком.
Ленин был интересен Теодору. Он давно уже выделял его из числа большевистских лидеров, да и вообще русских политиков, полагая, что если ему не свернут голову соратники, то настоящих соперников у него в России нет — он оказался на голову хитрее, решительнее, беспринципнее и гибче любого Милюкова или Керенского. Он понимал, что главное в политике — вопрос о власти. Он рвался к ней и, упуская ее — а это с ним не раз случалось в карьере, — начинал метаться, яростно интриговать и энергично спорить и каждый раз возвращал себе главенство в партии. Он всегда умел быть старше иных, даже если иные родились раньше его на десять или двадцать лет. И вел себя с соратниками так же круто и безжалостно, как с политическими врагами. Второе великое качество Ленина заключалось в том, что его ни на чем нельзя было подловить: ни на деньгах, ни на славе, ни на женщине — ему нужна была только власть, к остальному он был равнодушен. Как прикажете шантажировать, запугивать политического лидера, если он сидит на полу в необставленной комнате, пьет из лакейского стакана пустой чай, искренне полагая, что купил его за гривенник, а мысли его заняты тем, что происходит в соседнем зале, что делается на площади перед Зимним дворцом, что творится на близких к Петрограду железнодорожных станциях, и притом ему глубоко интересен его собеседник, потому что он может высосать из него сведения. Ленин давно понял, что его сила не только в характере, умении плести интриги и называть черное белым. Главное — информация, знание всего, что происходит в стране и в мире, желательно знание того, что творится в каждом человеке. Его русские коллеги и соперники были, как правило, ленивы и нелюбопытны — Ленин же всегда трудился.
