— Какой портсигар, объясни.
— Когда они схватили и повели Андрея, он отнял у Андрея портсигар, его надо обратно взять.
— Украл, да? — спросил второй молодой татарин, подойдя к ним.
Ахмет смотрел на нее удивленно, и Лидочка прочла в его взгляде вопрос, можно ли говорить о каком-то портсигаре, когда Андрею грозит смерть.
— Это самая ценная вещь! — чуть не кричала Лидочка, которой казалось, что без портсигара Андрей бессилен, никогда не вернется к ней. — Это подарок Сергея Серафимовича!
— В карман положил? — спросил Ахмет.
— Я видела, в правый карман. Ахмет, миленький, у меня есть деньги, сколько хочешь, я все отдам — пойди купи у него портсигар, объясни, что это память об отце…
— Если подойти, — сказал молодой татарин, — то плохо. Он подумает — какой ценный вещь, сразу не отдаст и еще смеяться будет, он пьяный, он русский, я знаю, какой подлый.
— Иса прав, — сказал Ахмет. — Просить нельзя.
— Не просить — купить!
— Попробуем иначе, — сказал Ахмет и обратился к Исе с вопросом по-татарски, тот пожал плечами и тут же пошел прочь.
— Ну что? — спросила Лидочка.
— Ничего, пойдем на площадь. Ты не бойся. Сделаем.
— Может, я все-таки деньги отдам?
— Лида, ты глупый человек, — недобро улыбнулся Ахмет. — Раньше ты мне другом была. А теперь немного с ума сошла.
— Я так волнуюсь за Андрюшу.
— Ты и раньше волновалась, когда мы в Батуме жили. А что? Разве он не приехал? Ты меня знаешь?.. Иди к трамваю.
Ахмет шел чуть впереди и сбоку, сунув руку в карман пальто.
Молодой татарин, который нес чемодан, медленно топал за Лидочкой, согнувшись от веса чемодана и изображая носильщика.
— Иди к трамваям, — сказал Ахмет, полуобернувшись. — Но не садись, пока я тебе не скажу.
Они вышли на площадь. Как раз перед Лидочкой патруль матросов со смехом и грубыми шутками гнал перед собой стайку цыганских женщин. Мужчины-цыгане осторожно, стаей лисиц за волками, шли сзади. Один трамвай, совсем пустой, зазвенел, покатился через пыльную площадь прочь от вокзала. На его место устало, еле-еле, приехал другой.
— Пошли, — донесся голос Ахмета.
— Пошли, — сказал носильщик.
Откуда-то появилась толпа солдат, они были плохо одеты, папахи и шинели изношены и грязны, некоторые с винтовками, но большей частью безоружны. Завидя трамвай, они побежали к нему. Лидочка смешалась с этой толпой, она совсем не боялась солдат, которым тоже не было до нее дела; солдаты буквально внесли ее в трамвай, открытый, без стекол, — словно дачная веранда на колесах. Носильщик с чемоданом был поблизости — Лидочке была видна его серая фуражка, а Ахмета она увидела, только когда трамвай со звоном и веселым грохотом колес покатил в гору, мимо одноэтажных привокзальных домиков. Ахмет стоял на передней площадке, рядом с ним стоял Иса.
Лидочка еле удержалась, чтобы не закричать:
— Ну что? Что, удалось?
Ведь если не удалось, теперь этого матроса не отыскать.
Через три остановки Ахмет вдруг поднял руку и крикнул:
— Сходим, Иса!
— Сходим!
Молодой татарин подхватил чемодан и, расталкивая матерящихся солдат, полез к выходу, увлекая Лидочку.
Ахмет поднял руку, резко дернул за шнур, протянутый под потолком, трамвай отозвался грустным звоном, будто не хотел расставаться с Лидой. Но начал тормозить.
Ахмет первым успел соскочить с трамвая и подхватил Лидочку, которая замешкалась на подножке. Солдаты смеялись.
Трамвай тут же покатил дальше, солдаты махали с задней площадки.
— Быстро пошли, — сказал Ахмет. — Сегодня не надо гулять по улицам.
Лидочка не успела спросить про портсигар, потому что Ахмет нырнул в узкий переулок, взбирающийся в гору, и побежал. Его спутники следом, Лидочке нельзя было отставать.
Отдышалась она только в небольшом винограднике, пока татары стучали в дверь и ждали хозяйку.
Хозяйка, злобная на вид старуха с носом, тянущимся к острому подбородку, сказала:
— Эту еще где нашли?
— Неужели не видите, госпожа Костаки, — вежливо сказал Ахмет, — что вы имеете дело с благородной дамой? И ей мы уступаем маленькую комнату.
— Только без этого, — сказала старуха.
— Мы не будем настаивать, госпожа Костаки, — сказал Ахмет.
Он провел Лидочку в маленькую белую комнатку, единственным предметом мебели в которой была покрытая кружевным покрывалом продавленная кровать, а над ней на стене был прикреплен простой крест, вырезанный из темного дерева.
Ахмет вошел в комнату следом за Лидой и на открытой ладони протянул ей портсигар Андрея.
— Ахмет, — сказала Лида, — Ахметушка…
— Без сантиментов, — сказал Ахмет, — наше превосходительство этого не выносят.
— И за сколько вы его купили? Я отдам.
— Мы не купили, у Исы ловкие пальцы.
— Он украл?
— По-моему, это для тебя трагедия, — сказал Ахмет, — ты сейчас побежишь искать матроса, чтобы вернуть украденное…
— Прости.
— Потом, когда все обойдется, сделаете Исе подарок. Я с тобой прощаюсь ненадолго, нам надо посоветоваться, каким образом лучше проникнуть в тюрьму. А ты отдохни.
— Только недолго!
* * *
Когда совсем стемнело, надзиратель принес два фонаря «летучая мышь». Один поставил на стол посреди камеры, а второй повесил на железную перекладину, протянутую через камеру.
— Расскажите мне о себе, — попросил Елисей Евсеевич, — я очень люблю биографии других людей. Во мне есть писательский дар, я его чувствую.
— Ничего интересного со мной не случалось, — сказал Андрей.
— Но вы — историк? Студент-историк? Я прав?
— Я археолог.
— Моя мечта, — сказал Елисей Евсеевич. — Я всегда мечтал стать археологом. И теперь я займу ваше место.
— Почему займете?
— После вашего расстрела, — сказал Елисей Евсеевич. — К сожалению.
Он тонко засмеялся, потом неожиданно оборвал смех и добавил:
— Честное слово, мне вас жалко.
— Шутки у вас дурацкие, — сказал Оспенский, который дремал на нарах, подложив под голову свернутый китель.
— Но шутник не я, — ответил Елисей. — Шутники ходят снаружи.
— А здесь ужином кормить будут? — спросил Андрей, и ему стало стыдно, потому что Елисей засмеялся, а Оспенский улыбнулся в темноте, и стали видны его голубые зубы.
— Как нам трудно поверить в собственную смерть, — сказал Оспенский. — Особенно если мы молоды.
