Андрей видел его широкую спину, небольшой, хорошо подстриженный затылок и тонкие, алые на просвет уши.
— Мне не к кому обратиться даже за сочувствием, — сказал Коля. — Ахмет ничего не поймет и будет смеяться… Я все потерял! И ты более других можешь презирать меня.
Почему-то Андрей подумал в тот момент о десятке, которую Коля так и не отдал Ахмету. Тетя Маня панически боялась любых долгов. Может, какой-нибудь из ее предков попал в долговую яму, может, она запомнила уроки, вычитанные из французских романов, но она была убеждена и убежденность эту передала Андрею, что порядочный человек скорее умрет, чем не вернет долг.
— Ты же понимаешь, — продолжал Коля, — что я не мог прожить в Петербурге на двадцать рублей, которые присылала мать?
— Не мог.
— Наш наивный друг Ахмет, который умудрился прокутить две тысячи за несколько недель, решил, видно, что я намерен сесть на шею Калерии Иосифовне.
— Какая еще Калерия Иосифовна? — спросил Андрей.
— Дама, у которой я снимал квартиру. Тебе я могу сказать: она была уверена, что я — сын барона и состояние моего отца велико. Она готова была отдать за меня Альбину. Но моя печальная тайна раскрылась, я был изгнан из числа претендентов.
— Ой, горе мое! Ну сделай что-нибудь! — закричала за стенкой мать.
— Пошли к Циппельману, — сказал Коля. — Больше сил нет терпеть.
Андрей был рад уйти.
Нина вышла их проводить и сказала:
— Коля, постарайся, я тебя умоляю, постарайся достать опия. Хоть несколько капель.
— Я спрошу у тети, — сказал Андрей.
Снег перестал, облака разбежались, но сразу похолодало и поднялся пронизывающий ветер. Они шли быстро и почти не разговаривали.
— Ты не был больше в Ялте? — спросил Андрей. Не хотел спрашивать, но вопрос сам сорвался с губ.
— Зачем? — спросил Коля. — И откуда у меня деньги для таких путешествий?
— И девушек больше не видел?
— О, далекое детство! — вдруг засмеялся Коля. — Я помню, как ты пытался уплыть с Лидочкой в Турцию. Какое это было светлое время!
Циппельман встретил их радостно. В кондитерской было жарко, круглый, с залысинами лоб Циппельмана блестел, как смазанный жиром.
— Какая радость! Вторая встреча. Вам понравился мой торт? Я сам его делал.
— Мы его будем есть с чаем, — сказал Андрей. — Вечером.
— Правильно. Это именно вечерний торт. А сейчас будем пить кофе?
— С коньяком, — сказал Андрей. — На улице такая погода.
— Именно что такая погода. Если бы я не был так занят, я бы обязательно сам выпил рюмочку. Я ужасно беспокоюсь за Фиру. Там в Керчи такие ветры, такие ветры!
Они сели в углу, за свой столик. Циппельман принес кофе, коньяк и фотографию Фиры с ее мужем, типичным громилой.
— Вы не думайте, что он грубый, — сказал Циппельман. — У него сердце ягненка.
В кафе вошли замерзшие реалисты. Циппельман побежал делать им чай с вафлями.
Резким театральным движением Коля поднес к губам рюмку и выпил коньяк, как извозчик пьет водку.
— Все время хочется напиться, — сообщил он. — Но я не хмелею.
Андрей отхлебнул кофе. Он понимал, что ему предстоит выслушать исповедь приятеля, втайне мечтая, чтобы случилось небольшое землетрясение, которое отвлекло бы Колю от рассказа. Но землетрясений в Симферополе не бывает…
— Я был слишком доверчив. — Коля поправил прядь, упавшую на лоб. — Я доверился судьбе. Чувство, которое я испытывал к Альбине, было настолько глубоким и чистым, а она сама тянулась ко мне, как лиана тянется к стволу…
Баобаба, чуть не подсказал Андрей и понял, что рискованность сравнений и заставила замолчать Беккера.
— Пальмы, — закончил фразу Коля и помахал пальцами Ципе, словно половому. — Еще коньяк!
Реалисты обернулись как по команде.
— Сейчас, Коля, — отозвался Циппельман, — одну минутку, мой мальчик.
Чем испортил все представление.
Коля смешался, вытащил бумажник с золотой монограммой, из него — маленькую фотографию-визитку смазливой девицы. Андрей понял, что это Альбина, Коля перевернул визитку. Там было написано мелким и аккуратным почерком:
«Дорогому Николаю на добрую память о наших встречах.
Альбина Ч. 12 октября 1913 года».
— Красивая, — сказал Андрей. Ему приходилось так рассматривать фотографии младенцев, которые таскают с собой бабушки — приятельницы тети Мани, но фотографию возлюбленной ему показали впервые.
Циппельман принес коньяк для Коли.
— Свадьба была назначена на ноябрь, — продолжал Коля, когда Ципа отошел. — Мы даже договорились, что от моих родственников приедет только Нина — родители больны. И тут моя потенциальная теща получила анонимный донос.
— О чем?
— О том, что я — нищий, что я не фон Беккер, а сын железнодорожного кондуктора, что у меня нет ни гроша за душой… что я авантюрист и самозванец!
Последние слова Коля, увлекшись, произнес громко, и реалисты вновь обернулись.
— А кто написал? — спросил Андрей, стараясь выразить сочувствие, чтобы ни в коем случае Коля не услышал его внутреннего голоса, который, не скрывая торжества, воскликнул: «И поделом тебе, проходимец!»
— Откуда я знаю? Она мне не показывала.
— А может, не было никакого доноса?
— Как же она тогда узнала?
— Вполне естественно… она навела справки о будущем зяте!
— Здесь? В Симферополе? Почему?
— Это бывает с тещами, — сказал Андрей, и ирония Колю покоробила.
— Есть вещи, над которыми не шутят, — укорил его Коля.
— Не такая уж трагедия, — сказал Андрей. — Мы же не в семнадцатом веке живем. Ты ее любишь?
— Безумно!
Реалисты как раз вереницей покидали кафе, дожевывая вафли. Видно, у них начинался урок. Проходя, они внимательно рассматривали Беккера.
— А она тебя?
— Раньше я полагал, что наши чувства взаимны. — Коля понизил голос.
— Возьмите и обвенчайтесь, — сказал Андрей.
— Исключено.
— Почему же? Вы цивилизованные люди.
— А деньги? Ты не представляешь, в каком я положении!
— Ты знаешь такую древнюю формулу: рай в шалаше?
— Не будь наивным, Андрюша, — сказал Коля. — И не испытывай мое терпение. Альбина воспитана не для того, чтобы жить в шалашах. Впрочем — это все в прошлом…
Циппельман принес горячий кофе. Коля сидел, упрятав голову между кулаками, упершись локтями в стол. Циппельман ничего не сказал, только сокрушенно покачал головой так, чтобы Андрей это видел. Андрей молчал, потому что ему было нечего сказать: он предложил Коле выход из положения, Коля его не принял.
