Но ни сказать, ни показать ничего не может – с ума высадилась, ни бельмеса не помнит, песенки ртом беззубым мычит, цветочки в сортире собирает. Глубокий аут. Все знают, что Цезаря дело, но доказать…
Все молчат. Все дрожат. Не хотят ромашки промеж унитазов выискивать.
Я был молод и сопливо веровал в некую высшую справедливость. Решил полиции помочь. Увы, тщетно. Следователь сказал, что до суда Цезаря не дотянуть: «Хрупка и шатка доказательная база. А чтобы малолетку на галеры посадить, требуются неопровержимые улики…» Еще он сказал: «Спасибо». И – «Беги отсюда, Бонифаций, сожрут они тебя».
О моем содействии полиции вскоре догадался Цезарь. Решил зарезать. Но то ли он удар не рассчитал, то ли ангел-хранитель меня во время отпихнул – в общем, охотничий кишкорез лишь вскользь по ребрам гульнул. Я под кровь завопил и на землю упал. Верчусь, как ртуть, под пинками Цезаря. Народ примчался: ух ты! Ах ты! В чем дело? Кого режут сегодня? Появились и воспитатели.
Цезарь недовольный отошел, а меня в больничку сволокли.
На другой день в палате появился Марат. Посмотрел развесело: что, друг, случилось? И голову так участливо склонил. Пай-мальчик. Я – в глаза ему повнимательнее. А там такие глыбищи холодющего льда… И раньше что-то подобное в нем проглядывалось, но сейчас – ого-го! Антарктида.
Рассказал. Он – ноль эмоций, кивнул лишь, лапу мне пожал, обещал завтра прийти. Пришел. Но не ко мне. Прямо в центральный двор Помойки прошагал. Мне из больничного окна хорошо видно все было. Встал Марат в центре. Где, говорит, тут помойный мальчик Цезарь? Слово и дело у меня к нему… Минута-третья, выплывает Цезарь со стаей шакалов. Шериф смотрит, улыбается. И без вступлений. Голос твердый, чуть насмешливый. «За твое, – говорит, – антиобщественное (так и сказал – антиобщественное) поведение, ты, Цезарь, лишаешься права пользоваться глазами, приговор будет исполнен в любом случае, но сначала, согласно этикету, его надо огласить, но это я, собственно, уже и сделал: есть вопросы?» Цезарь коротко хохотнул, достал знакомый мне нож – и на Шерифа…
Марат выхватывает из-за пазухи здоровущий обрез, такой, что в индийском кино про пиратов показывают. Даже подумалось, будто Марат пистоль в музее стащил. «Я зарядил оружие мелкой дробью, – говорит. – Жизни тебя это с десяти метров, теоретически, не должно лишить, а без глаз останешься – это точно! Подходя ближе – рискуешь погибнуть…» И какие-то рычажки взводит. Темп Цезаря чуть замедлился, и только. Прет, скотина, нагло, крепко. Все ближе, ближе… Меж ними метров пять уже, не больше. Один рывок Цезаря – и Марат покойник. Шериф поднимает пистолет (ствол не дрожит), нажимает курок… Щелчок, шипение, дымок… Нет выстрела!!! Дьявол! Цезарь, прикрывая рукой лицо, прыгает на Марата! И тут ка-а-ак жахнет!!!
…Все в дыму… Не видать ничо. Ни Марата, ни Цезаря… Только вопит кто-то.
Стадо помойное стоит. Ожидает финала. Дымок потихоньку рассеивается…
Оп-паньки! Вместо двух фигур – одна. Цезарь опаленный валяется, ревет, правое плечо разворочено, в обугленных ошметках мяса сиротливо белеет кость. Там-сям по телу струйки крови… Финка и Маратов самопал рядышком – бок о бок отдыхают. А самого Марата нет. Мгновение назад был, и – фьють…
Цезаря – в больницу. Ко мне в палату. Ему всю руку дробью перемололо. Грудь зацепило, лицо. Ушко оторвало. Все-таки перестарался Марат с зарядом.
Но глаза у Цезаря остались целы.
Ампутировали Цезарю клешню. Под корень. Нечего там лечить было.
…А ближайшей ночью… А ближайшей ночью к нам в палату пожалует Марат.
Я почувствую близость Шерифа за несколько минут до того, как бесшумно ойкнет дверь. Марат сразу подступит к Цезарю. Тот после ампутации еще в анестетической нирване, ничего не чует. Шериф с улыбкой посмотрит сквозь полумрак на меня, потом – на Цезаря. Я наберу в легкие воздух, чтобы…
– Молчи, – скажет Марат.
Он склонится над головой Цезарем. Я знаю, у Марата в руках что-то очень-очень острое.
Цезарь во сне будет легонько, как малый ребенок, постанывать…
Он лишается права пользоваться глазами…
…Закончив, Шериф положит в пакет что-то очень-очень острое.
А утром…
Утром Цезарь выйдет из нирваны и будет оглушительно искать глаза, трясясь и ощупывая единственной рукой те места, откуда он раньше смотрел.
Утром придет тот самый следователь, что вел дело изнасилованной воспитательницы и спросит меня, что я видел и слышал. Я отвечу: «Ничего».
Следователь молча кивнет.
Ни против меня, ни против Марата дела никто возбуждать не станет.
А Цезаря… Цезаря командируют в Спецшколу для беспросветно искалеченных детей, к Соломону Фон-Ли.
Да. А той ночью, когда уже все было исполнено, перед тем, как скрыться за испуганной дверью, Шериф подошел ко мне и шепнул: «Не волнуйся, Бонифаций, я тебя не забуду…»
Он и в самом деле никогда меня не забывал. После Помойки помог устроиться сначала в вечернюю школу, потом в университет, потом на работу… И все легко так, без давления, мол, ты мне чем-то обязан. Нет. Ни намека, ни полунамека.
Это, согласитесь, делает Марату честь.
…Он был действительно искренне счастлив, когда мы поженились с Вероникой – дочерью Капитолины Карловны. Он нас, кстати, и познакомил. «Вот, считай, и породнились…» – сказал он на свадьбе. И заплакал… Я тогда впервые видел, как он плачет. Оказалось – ничего сверхъестественного, как все – слезами. Вытирает тыльной стороной ладони.
В супруги Марат взял себе лучшую подругу моей жены – Герду Филатову. Очень милая барышня, все при ней. Родили они двух чудесных девочек-близняшек, Ольгу и Инну. Марат как-то упоминал, что они с Гердой знакомы еще с детства, но в подробности почему-то не посвящал, да я и не настаивал.
Отец Герды – господин Филатов, один из богатейших людей Руси, возглавляет крутую финансово-промышленную группу. Души в Марате не чает, на работу к себе постоянно зовет. Но Марат неизменно отказывается, произнося свою коронную фразу: «Я Шериф, и никем другим быть не желаю!».
Я знаю, что мы с Шерифом друзья. Практически братья. Может, так. Только я Капитолине Карловне никогда черепов не дарил, а он уже, наверное, десятка два притаранил. Вот и вчера. Еще один…
3
…А радости-то сколько было! Летала по квартире моя теща с новой игрушкой-черепушкой, как дитя. До тех пор, пока Шериф не ушел. Супруга маманю в миг на место поставила – хватит!!! Ты не одна в семье живешь! И – вообще!!! Надоело.
Капитолина Карловна оскорбилась, губки набычила, пошла к себе. Дверью хлопнула… В такие моменты мне становится неуютно. Потому что знаю – через час теща оттает и начнет симпатию к семейству проявлять, блинчики печь, анекдоты похабные рассказывать.
Как апогей – целует нас всех, по головкам гладит.
