«Мне бы такое качество сейчас, – думал он, – мне бы уметь так, но не свинья я, увы, не свинья, – он осторожно выглянул из-за дерева и обвел глазами окружающий горный пейзаж, но его преследователей нигде не было видно. Это его немного успокоило. – Неужто, надоело за мной по горам бегать, пресловутая восточная лень победила?»
Рудаки посмотрел вверх, на крону дерева, за которым прятался, на ветки с колючками, листьев на ветках не было – зима. «Акация, должно быть, – решил он, – а может, – он усмехнулся, – а может, и анчар. К нему и птица не летит, и тигр нейдет… Где-то в этих местах должен он произрастать, если не выдумал его классик». И он опять высунулся из-за дерева, на этот раз немного дальше и тут же их увидел: все трое залегли за гребнем невысокой каменной россыпи – виднелся край головного платка и из-за камней торчали стволы винтовок.
Как только он высунулся, ствол одной винтовки дернулся и пуля с противным завыванием взрыла песок не далее чем в полуметре от дерева. Он нырнул обратно за дерево одновременно со звуком выстрела – сухой треск многократно повторило эхо в недалеких горах. За первым выстрелом раздалось еще два, но пули в этот раз ушли куда-то далеко в сторону.
Надо рвануть к горам, решился он и, оттолкнувшись от дерева, побежал в сторону ближайшей скальной гряды. Вслед ему раздалось несколько выстрелов, но пули опять ушли далеко в сторону. Он обернулся на бегу и увидел, что преследователи бегут за ним, подоткнув полы своих длинных черных плащей. Выстрелов больше не было.
«Живым хотят взять, – думал он на бегу, хватая ртом воздух. – Зачем я им? Кто же это такие? Не солдаты, и на полицейских не похожи. Армия дикая какая-нибудь, „батька“ какой-нибудь местный, но это не нубийцы, судя по одежде, а явные арабы. Впрочем, какая разница. Какая разница, к кому в руки попасть. Хрен редьки не слаще. Возьмут в заложники белого гяура, выкуп будут требовать в лучшем случае, а кто за меня выкуп даст?»
Горы были недалеко, обычные африканские горы: невысокие, почти без растительности рыжие и желтые скалы, но все же это было укрытие, все-таки это было лучше, чем тот хилый «анчар», за которым он укрывался. В горах должны быть ущелья, долины какие-нибудь, ручьи – он судорожно сглотнул, пить хотелось жутко. «И пещеры, – думал он, – и пещеры там должны быть. В пещере и ночь пересидеть можно или до темноты переждать, а потом уйти».
Он помнил карту и знал, что горы эти небольшие и невысокие и за ними опять начинается пустыня, а за ней на большой реке находится город – железнодорожная станция, он даже название помнил, дурацкое такое название – Ом-дурман.
– Омдурман, – бормотал он на бегу, с хрипом втягивая воздух в легкие, – Омдурман, – он бежал уже по гладким скальным плитам, которыми начинались горы, – ближе всех были две рыжие скалы, и между ними виднелся узкий проход. – Туда добраться надо, до этой щели, – хрипел он, – там спрятаться где-то, пересидеть до темноты и потом в Омдурман. Омдурман, – повторял он как заклинание и бежал вверх, к проходу между скалами, по гладким плитам, бежал сначала на двух ногах, но потом, когда подъем стал круче, побежал на четвереньках.
«Сейчас, – думал он, – сейчас стрелять опять начнут». Раздались почти одновременно два выстрела. Одна пуля ударила в плиту рядом с ним. Он подпрыгнул, в отчаянном прыжке влетел в проход между скалами и, не удержавшись на ногах, плашмя растянулся на щебенке, покрывавшей дно расселины. Раздался треск еще двух или трех выстрелов, завыли рикошетившие от скал пули.
«Зачем они стреляют? Они же меня уже не видят. Поднялись бы сюда и тогда стреляли. Сейчас, сейчас сюда поднимутся, надо вставать», – приказывал он себе, но встать не было сил и он лежал ничком и, стараясь унять одышку и сердце, прислушивался к звукам.
Его преследователи были, наверное, недалеко – их голоса слышались как будто совсем рядом, но слов он уловить не мог, как ни старался, разобрал только одно слово «ма-леш» – любимое арабами слово, которое означает что-то вроде «не важно», или «пускай», или «брось».
Он уже не знал теперь, насколько ему удалось от них оторваться – во время своего последнего рывка оглянуться он никак не мог, – но, в любом случае, они были недалеко, скорее всего, остановились там, где начинались плоские каменные плиты, и стреляли оттуда наугад. Плиты были скользкие, как будто отполированные, и карабкаться по ним с винтовками было бы не просто.
Наконец он осторожно выглянул из расселины. Арабы действительно расположились у края гладких скальных плит и расположились, судя по всему, прочно. Они сидели на плитах, а один даже полулежал на своем расстеленном плаще, глядя вверх, на скалы; винтовки лежали рядом. Все курили и пили воду из фляги, передавая ее друг другу. Изредка кто-то из них что-то говорил, показывая рукой на скалы, в которых прятался Рудаки.
«Эх! Пугнуть бы их сейчас из „Калашникова“, – вздохнул Рудаки и сглотнул слюну – смотреть, как они пьют, было невыносимо. – Надо двигаться, – опять приказал он себе, – надо идти, пока светло, а там переждать где-нибудь ночь и идти дальше, пока не доберусь до Омдурмана». Он встал и побрел в глубину расселины, которая вскоре стала шире, а потом перешла в довольно широкое ущелье с крутыми склонами, усыпанными крупными камнями.
Рудаки отдавал себе отчет в том, что, если арабы поднимутся за ним в ущелье, то он станет для них прекрасной мишенью, что, может, на это они и рассчитывали, но свернуть было некуда и он продолжал брести по ущелью, изредка испуганно оглядываясь.
Однако никто его больше не преследовал. Скоро он вышел в долину, которая отличалась от ущелья только тем, что – была немного шире, на склонах росли какие-то скрюченные деревья и посредине была проезжая дорога. Он решил, что идет уже около часа – часов у него не было, он их обменял на порцию шаурмы еще в столице, когда почти сутки бродил возле гостиницы, не решаясь забрать свои вещи, но так, на прикидку, получалось около часа. Скоро его догнала повозка, запряженная двумя мулами.
Когда повозка проезжала мимо, он поздоровался с сидевшим в ней крестьянином по-арабски и неожиданно для самого себя сказал:
– Village? OK?
[23]
Крестьянин окинул его равнодушным взглядом и кивнул. Рудаки вспрыгнул на край повозки и уселся, свесив ноги, позади крестьянина. Повозка медленно двигалась, переваливаясь на крупных камнях, усыпавших дорогу, возница понукал мулов неопределенными междометиями, вздыхал и изредка протяжно взывал к аллаху: «Йа Алла! Ва Алла!». На Рудаки он не обращал никакого внимания.
Через некоторое время Рудаки решился попросить воды:
– Майа. Фи майа?
[24]
Возница покосился на него, достал из-под наваленных в повозке мешков бутылку, оплетенную соломой, и протянул ему. Глотая теплую воду, Рудаки подумал, что бутылка похожа на бутылки с болгарским вином «Гамза», которые они часто покупают на всякие сборища и посиделки у них дома, но никаких надписей на ней не было.
