С громовым рокотом закрывались врата. Двойные их челюсти сдвигались, дрожа. Уайлдер вскрикнул, развернулся и рванулся в пике. Снизу донесся голос служанки. Она тянула к нему руки. Снизившись, он подхватил ее. Лягнул воздух. Реактивная струя подняла их обоих.
Он ринулся к воле, как пуля к мишени. Но за секунду до того, как ему, перегруженному, удалось достичь цели, челюсти с лязгом сомкнулись. Едва успев изменить направление, он взмыл вверх по стене заскорузлого металла, — а позади него Город, весь Город сотрясался в грохоте стали.
Где-то внизу закричал Паркхилл. А Уайлдер летел вверх, вверх по стене, озираясь по сторонам.
Небо сворачивалось. Лепестки сближались, сближались. Уцелел лишь один-единственный клочок каменного неба справа. Уайлдер устремился туда. Отчаянным усилием проскочил на свободу — и тут последний стальной фланец, щелкнув, стал на место, и Город полностью замкнулся в себе.
На мгновение капитан притормозил и повис, затем начал спускаться вдоль внешней стены к пристани, где Эронсон все стоял возле яхты, уставившись на исполинские запертые врата.
— Паркхилл, — шепнул Уайлдер, окидывая взглядом Город, стены его и врата. — Ну и дурак же ты! Круглый дурак…
— Все они хороши, — сказал Эронсон и отвернулся. — Дурачье! Глупцы!..
Они подождали еще немного, прислушиваясь к гулу Города, живущего своей жизнью. Алчная пасть Диа-Сао поглотила несколько атомов теплоты, несколько крошечных людишек затерялись там внутри. Теперь врата пребудут запертыми во веки веков. Хищник получил то, что ему требовалось, и этой пищи ему хватит теперь надолго…
Яхта вынесла их по каналу из-под гребня горы, а Уайлдер все смотрел и смотрел назад, туда, где остался Город.
Милей дальше они нагнали поэта. Поэт помахал им рукой.
— Нет, нет! Спасибо, нет. Мне хочется пройтись. Чудесный денек. До свидания. Плывите дальше…
Впереди лежали города. Маленькие города. Достаточно маленькие, чтобы люди управляли ими, а не они управляли людьми. Уайлдер уловил звуки духового оркестра. В сумерках различил неоновые огни. В свежей звездной ночи разглядел свалку мусора.
А над городом высились серебряные ракеты, ожидающие, когда же их наконец запустят и направят к пустыням звезд.
— Настоящие, — шептали они, — мы настоящие. Настоящий полет. И пространство и время — все настоящее. Никаких подарков судьбы. Ничего задаром. Каждая малость — ценою настоящего тяжкого труда…
Яхта причалила к той же пристани, откуда начала свое плавание.
— Ну, ракеты, — прошептал Уайлдер в ответ, — погодите, вот доберусь я до вас…
И побежал в ночь. Туда, к ним.
Христос-Аполло
(Кантата во славу восьмого дня, возвещающая наступление дня девятого)
Christus Apollo (1969)
Переводчик А. Молокин
Раздался Глас средь Тьмы, и грянул Свет,
И странные на Свет летели твари,
И Землю постепенно заселяли,
Ее поля, пустыни и сады.
Все это нам с рождения известно,
Рукой Огня записаны в крови
Семь первых дней,
Семь долгих дней творенья…
И вот сейчас мы, дети этих дней,
Наследники Восьмого Дня,
Дня Бога,
Или, верней сказать,
Дня Человека,
На тающем снегу стоим, и Время
Бушует и под горло подступает.
Но птицы предрассветные поют,
И мы по-птичьи расправляем тело,
И тянемся к таким далеким звездам…
Мы вновь лететь готовы на Огонь.
И в это время Рождества Христова,
Мы славим День Восьмой —
День Человека,
Конец Восьмого Дня —
Конец Дня Бога,
Все миллионы миллионов лет,
Что тянутся от первого восхода,
Предел которым наш Исход кладет.
И наше тело — воплощенье Бога —
Изменится и в огненном полете
Сольется с ярым солнечным огнем.
И на Девятый День взойдет светило,
И различим мы в утреннем ознобе
Чуть слышный зов далекой новой тверди.
И устремимся в новые сады,
И в новых землях вновь себя узнаем,
И новые пустыни оживим.
Мы наугад себя швыряем в поиск.
Пока же мы стоим, на звезды глядя,
Летят сквозь тьму посланцы Аполлона
Чтоб, во вселенной отыскав Иисуса,
Его спросить — что знает он о нас?
В глубинах тайных Бездны Мировой
Он шел, шагами меряя пространство.
Являлся ль он в немыслимых мирах,
Что нам не снились в снах внутриутробных?
Ступал ли на пустынный берег моря,
Как в Галилее в давние года?
Нашлись ли души праведные там,
Вобравшие весь свет его ученья?
Святые Девы? Нежные Хоралы?
Благословенья? Есть там Кара Божья?
И, наполняя мир дрожащим светом,
Одна среди несчитанных огней,
И ужасая и благословляя,
Светила ли чудесная звезда,
Подобная звезде над Вифлеемом,
В чужой, холодной, предрассветной мгле?
В мирах далеких от Земного мира
Встречали ли Волхвы седой рассвет
В парном дыханье блеющего хлева,
Что позже стал святынею для всех,
Чтобы взглянуть на чудного ребенка,
Так непохожего на Сына Человека?
Так сколько новых Вифлеемских звезд
Взошло меж Орионом и Кентавром?
И сколько раз безгрешное рожденье
Чудесно освятило их миры?
И Ирод тамошний, трясущейся рукою
Подписывая свой приказ безумный
И посылая извергов-солдат
На избиенье нелюдских младенцев,
Лелеял мысль о сохраненье царства
В безвестных землях, что от нас скрывает
Туманность Лошадиной Головы?
Конечно, это так и должно быть!
Ведь в этот день, во время Рождества,
Наш долгий день — уже восьмой по счету,
