– Мы договорились, что это будет кто-то из нас, – добавил Наметкин Первый. – За исключением Эдгара, конечно.
– Еще раз предупреждаю, что разум человека, используемого как приемник, неизбежно пострадает. Он станет составной частью проецируемого разума. Последствия этого нельзя предугадать даже специалисту, – заявил главный инженер.
– А как же остальные участники вашей операции? – поинтересовался Донцов. – Я имею в виду тех, чьи тела банда Наметкиных использовала в своих целях. Им ничего не грозит?
Абсолютно ничего. Утрата чужого сознания на них никак не отразится. Это то же самое, что сбросить вериги. Хотя они очень удивятся, оказавшись вдруг в такой обстановке. – Главный инженер обвел взглядом полутемный цех, и в самом деле похожий на кошмарное видение.
– А кого вы собираетесь назначить приемником? – спросил Донцов у Наметкина Первого.
– Это решит жребий.
– Пардон! Неприятности грозят Аскольду Тихоновичу Лукошникову, девице Доан Динь Тхи и вот этому несчастному гражданину, даже имени которого мы не знаем, а жребий будут тянуть какие-то другие, совершенно посторонние люди. Это нечестно. Заявляю как дипломированный юрист.
– Иного выхода нет, – голос Наметкина Первого сразу посуровел, а Наметкин Второй, до этого не проронивший ни звука, угрожающе лязгнул затвором пистолета, на рукоятке которого, надо полагать, красовалась дарственная надпись.
– Есть. – Донцов на всякий случай вскинул руки вверх. – Используйте вместо приемника меня. Я ведь все равно обречен.
– Э, нет! – тотчас возразил главный инженер. – Так мы не договаривались. Куда я потом дену утратившего разум милиционера?
– Раньше надо было осторожничать, еще до того, как денежки брали, – отрезал Наметкин Первый. – Предложение, конечно, неожиданное. – Это относилось уже к Донцову. – И, наверное, самое разумное. Лично я его поддерживаю. Вы теряете несколько месяцев жизни, мучительных и безнадежных месяцев, а взамен получаете шанс начать совсем иное существование. В ментальное пространство мы уйдем как единое целое, а там найдем способ разделиться. Прежде такие прецеденты уже бывали.
– Пусть хотя бы расписку напишет, – не унимался главный инженер.
– Зачем? – поинтересовался Донцов. – Вы хотите огласки?
– Огласки я не хочу. Я хочу иметь на руках оправдательный документ.
– Не валяйте дурака, а лучше послушайте мои совет. Когда все закончится, немедленно уходите отсюда, но только не через те двери, в которые я вошел. Перед этим пальните из пистолета в потолок. Вон тот товарищ его вам с удовольствием уступит. На звук выстрела сюда явится мой коллега, дежурящий снаружи. Это уж ему придется разбираться, что здесь делает дворник-пенсионер, вьетнамская эмигрантка, неизвестный гражданин, прозванный «наружкой» Крестьянином, и свихнувшийся следователь. Уверен, что дело постараются замять, а про вас никто и не вспомнит. В крайнем случае допросят разок для проформы.
– Так и быть, – сдался главный инженер, и без того оказавшийся в безвыходной ситуации. – Пусть все займут положенные места. Заодно попрошу произвести окончательный расчет.
Первым в кабину психотрона впорхнул ворон Эдгар – этакий массивный летающий зверь, одинаково боевитый и на земле, и в небе.
Наметкина Четвертого запихнули внутрь чуть ли не силой.
Прежде чем занять свои места, Наметкин Первый отдал главному инженеру все оставшиеся деньги, а Наметкин Второй – именной пистолет, прежде принадлежавший Лукошникову.
Четыре одинаковые кабинки образовали квадрат, в центр которого встал Донцов.
Шли последние секунды его земного существования. Страждущая душа покидала уже почти испепеленное тело.
Впереди ее ждала бесконечность…
Эпилог
Закат на поле Куру спустя восемнадцать дней
Великая битва шла на убыль, выдыхаясь, словно лесной пожар, обративший в головешки все могучие деревья, или как река, прорвавшая запруду и угодившая в зыбучие пески.
Почти все прославленные воины, некогда справедливо делившие между собой хлеб, вино и наложниц, восседавшие в одних и тех же пиршественных залах и собиравшиеся на войну под общие знамена, истребили друг друга в жестоких единоборствах, или пали от руки простых лучников и копьеносцев.
Ожесточение их сердец было столь велико, а прошлые обиды казались такими нестерпимыми, что никто не брал пленных и сам не просил пощады.
Когда число мертвых превысило число живых, трупы перестали убирать с поля боя. Каждая новая схватка начиналась чуть в стороне от предыдущей, благо размеры Курукшетра позволяли это.
Роль могильщиков приняли на себя стервятники. Впрочем, когти хищных птиц и клыки шакалов были для кшатров столь же приемлемы, как и огонь погребального костра. Самое позорное, что могло случиться с ними – это мирная смерть в домашней обстановке. Таким неудачникам была заказана дорога на третье небо, где в чертогах Индры обитают павшие герои.
Дни, когда на бранном поле из-за тесноты нельзя было шагу ступить, и принявшие смерть воины еще долго оставались в строю, зажатые со всех сторон телами товарищей, уже миновали, и нынче друг другу противостояли лишь кучки измученных бойцов и немногие колесницы, в которые приходилось запрягать чудом уцелевших верховых лошадей.
Все боевые слоны, краса и гордость любой армии, давно пали, пораженные в брюхо тяжелыми копьями, истыканные отравленными стрелами, обожженные горючей смолой, и сейчас их раздутые тела возвышались над человеческими и конскими трупами, заменяя стервятникам утесы, с которых те привыкли озирать окрестности.
Меня самого зовут Ашваттхаман – Могучий Конь. Происхождение мое самое низкое, но прозорливостью, хитростью, изобретательностью и многими другими качествами, не свойственными кшатриям, я завоевал доверие знатока военных искусств, брахмана Дроны, прозванного Кадушкой за то, что его якобы зачали в этой хозяйственной посудине. С некоторых пор меня считают сыном Дроны, что, конечно же, идет вразрез с законами варны.
Я сражался на стороне кауравов с самого первого дня, но на рожон не лез, заботясь больше о своей жизни, чем о славе. Побуждало меня к этому отнюдь не малодушие, а обязательства, данные перед сражением одному весьма достойному человеку. Так уж получилось, что на меня возложена важная миссия, являющаяся заключительной частью хитроумного плана, придуманного в другие времена и в другой стране.
В начале битвы кауравы своим числом превосходили пандавов, однако на исходе первой недели силы сторон сравнялись, а теперь, когда массовое побоище превратилось в череду поединков, где одна колесница гонялась за другой, и победу приносили опыт, выучка и отвага, но отнюдь не грубая сила, перевес явно клонился на сторону врага.
Беда состояла еще и в том, что в нашем поредевшем войске не осталось ни одного урожденного каурава, а все братья-панлавы, наоборот, уцелели.
