– Как это мы вообще умудрились заварить такую кашу? – спросил он.
А потом до Джона, тихо стоящего над городом, снова донеслись голоса. Он слышал их ясно, но не «явственно», не физическим слухом, как раньше. Он слышал их сердцем. Он слышал их душой. Он слышал их каждой частицей своего существа, которая могла скорбеть – и надеяться. Он не удивился и не расстроился. Он с готовностью признал, осознал реальность этих голосов.
Вероятно, так было потому, что в какой-то мере он понял чувства этих душ. Они страдали, да, и умирали, неуклонно увлекаемые вниз отчаянием, но они кричали, поскольку знали, что их услышат; они отчаянно искали света надежды, поскольку знали, что она есть. Они знали. И сколько бы они ни отвергали, ни отрицали ее при свете дня, в шуме и суете повседневной жизни, в сокровенной глубине своей они знали.
И Джон знал. Знал всегда. Многие годы он не обращал на это особого внимания, едва ли сознательно размышлял об этом, но он всегда знал, что надежда есть – подобная спасательному кругу на корабле, мимо которого проходишь каждый день, но не используешь.
И иногда – лишь иногда – он тоже взывал о помощи, как эти голоса, и тоже только потому, что знал: его услышат.
– Ты знаешь, – сказал Джон городу, – ведь это действительно ответ. Я имею в виду, вот я здесь стою и говорю о зле, о справедливости и несправедливости и все мы громко сокрушаемся о том, сколь тяжела жизнь, и какие злые шутки она играет с нами, и какую боль причиняет нам – и знаешь что? Если бы нас некому было слушать, мы не стенали бы так. Если бы...если бы я не верил по-настоящему в некое совершенное Добро, то, несомненно, не имел бы никаких проблем со Злом. Я не пытался бы бороться с ним. Нет, я просто оставил бы его в покое, принял бы его, Я не искал бы ответов на вопросы, поскольку никаких ответов не было бы.
Джон прислонился к стене и напряженно всмотрелся в вечерний мрак. Слышат ли они его? Неважно.
– Но послушайте меня... Существует абсолютное Добро. Существует Бог, и Он заботится о нас; Он тревожится о нас, по своей воле попавших в беду. Если вы страдаете, что ж, Он страдает тоже, поскольку Он сыт по горло злом. Он сыт по горло страданием, и думаю, Он готов уладить все, если мы захотим последовать за Ним.
За спиной Джона открылась входная дверь – так тихо, что он не услышал. Он был так взволнован и расстроен, когда возвратился домой, что забыл запереть ее.
– Да, конечно, Господь терпелив, но Он и справедлив тоже. Он установил закон и сделал это для нашего блага – и единственное, что нам требуется, это прекратить играть по нашим правилам, объединить наши усилия и снова действовать в согласии с Его законом. Мы попали в заваруху по собственной вине!
Джону вдруг захотелось оплакать боль этого города. Он не знал, откуда появились эти чувства и мысли, да и не задумывался об этом, он просто должен был выразить их. Излить до конца.
– Он... Он – Бог, знаете ли. Но послушайте, Он сострадателен, Он милосерден, Он не спешит гневаться и полон любви...и верности тоже! Он верен нам. Он любит нас, и Он простит нас, если мы просто обратимся к Нему и поверим в Него. Конечно, мы восстали против Него, мы пошли собственным путем, и мы... да, мы грешили. Я так думаю. Мы грешили, и все мы чувствуем это сегодня, верно? Что ж, позвольте мне сказать вам следующее: Бог свят, и Он не оставит виновных без наказания. Просто посмотрите на нас! Наши отцы ленились общаться с Господом, и теперь все мы далеки от Него, а наши дети... они вообще не знают, на чем стоят! Не кажется ли вам, что мы расплачиваемся за свои грехи?
Джон плакал. Да, он мог сдерживаться, когда глубоко сострадал официантке Рэйчел, но сейчас не видел необходимости сдерживаться.
– Послушайте, нам нужно стать мудрее, поскольку Бог не станет помогать нам, покуда мы будем притворяться перед Ним, поминать Его имя всуе и делать вид, будто молимся, потому что это Его не устроит. Он просто отведет от нас глаза и не услышит нас, о чем бы мы ни молились, поскольку... – сейчас Джон понял это с предельной ясностью, – наши руки по локоть в крови! В крови Энни! В крови Папы! Как можем мы называть себя людьми порядочными, когда на наших руках кровь? Мы должны по-настоящему очиститься!
Кто-то вошел и тихо закрыл за собой дверь.
Джон не заметил этого. Он должен был выговориться, облегчить душу.
– В Библии Господь говорит: «Тогда придите – и рассудим, говорит Господь. Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю; если будут красны, как пурпур, – как волну убелю». Мы грешили против Господа, но Его Сын принял наказание за нас. Иисус есть Агнец Божий, Который снимает грехи с мира. В Нем можем мы обрести покой и утешение, и Он может очистить нас...
Потом Джон заметил чье-то присутствие. Он резко повернулся, ожидая увидеть демона. Посреди гостиной стоял Карл, застыв на месте с таким видом, словно он только что увидел купину неопалимую.
Джон и сам застыл на месте, глядя на ошеломленное лицо сына, не в силах найти слова для более или менее связного объяснения.
Карл заговорил первым – тихим, дрожащим голосом:
– Ты... э-э... забыл свой плащ... Я ехал к... в общем, я проезжал мимо, и... вот твой плащ...
Джон взял плащ, а потом стал с ним в руках, глядя на город полными слез глазами. Карл подошел и стал рядом, тоже глядя на город и не произнося ни слова.
Джон знал, что должен сказать это. Он должен был признать это.
– Я прямо как Папа, – сказал он.
14
Карл продолжал смотреть на отца, и хотя в голове его мелькнула мысль, что не стоит так глазеть, он отказался от нее в пользу более веского соображения: он имеет все основания глазеть сколько ему вздумается.
– Что ты сказал?
Джону было достаточно трудно произнести эти слова и в первый раз.
– Я сказал... я сказал, что... – Он опустил глаза. Он не хотел повторять это снова. – Мне нужно сесть.
Карл двинулся в сторону гостиной. Джон прошел мимо сына и тяжело опустился на диван, все еще держа в руках старый Папин плащ. Карл сел на кресло напротив и попытался немного расслабиться. Должно быть, отец разнервничался от его пристального взгляда.
– Карл, – тихо, почти шепотом начал Джон, глядя не на сына, а на кофейный столик; каждое слово давалось ему с трудом. – Я... слышал голоса... Много голосов, которые кричали и плакали от боли и отчаяния и взывали о помощи. Они звучали по всему городу. – Он сделал небольшую паузу, отмечающую конец одного и начало следующего абзаца. Карл не вставил никакого замечания или вопроса. Я слышал, как одна женщина на работе громко звала на помощь, хотя в действительности она никого не звала. Я видел... ты при этом присутствовал... я видел в сценарии программы вопрос, содержащий информацию, дискредитирующую некоторые политические лица, но я все равно задал его, и впоследствии информация подтвердилась. Я знал... – Джон перевел дыхание и постарался успокоиться. – Я знал, что официантка Рэйчел Франклин страдает и скорбит о ком-то по имени Энни. Я чувствовал ее боль и сделал все возможное, чтобы не расплакаться прямо там, у тебя на глазах. Каким-то образом и здесь я оказался прав, а продолжение этой истории тебе известно. Я видел людей, сотни людей, которых затягивало в черную дыру на торговой улице. Об этом я уже рассказал Маме и тебе. А сегодня... – Джон задумался, подыскивая нужные слова. – Сегодня вечером я не слышал голосов, но знал, что они все равно плачут и кричат, и я знал, что голоса принадлежат реальным людям, живущим в этом городе. Людям, которые страдают и не видят надежды, и почему-то я просто почувствовал необходимость сказать им, что на самом деле надежда есть, поскольку есть Бог. Бог! Ты можешь поверить? Я не был в церкви – впрочем, по своему свободно принятому решению – с восемнадцати лет, а теперь рассказываю им о Боге. И... казалось, будто все те проповеди, которые я когда-либо слышал в далекие годы посещения церкви, пробудились во мне, поскольку слова лились из меня потоком, следуя сразу за мыслью, а иногда и опережая ее, и я не помню, чтобы когда-либо прежде со мной случалось такое.
