Кирилл старательно уставился на него, пожирая глазами.
— А куртку эту пиндосовскую выбрось на хер. Ты не пиндос, запомни. Пиндосы за бугром живут. Увижу еще раз — обоим выпишу, и тебе, и матери…
Он глянул на Полину, хотел добавить что-то еще, но махнул рукой и стал обуваться.
* * *
Белый «Мерседес» мчал по резервной полосе, оставляя за собой облако водяной пыли. Всю ночь лил дождь, несколько улочек на окраине подтопило, и даже здесь, на главном проспекте города, стояли глубокие лужи. Несмотря на час пик, поток машин двигался медленно, осторожно, перед каждым перекрестком собирались пробки. И только Волкодаву все нипочем. Он давил в пол педаль газа, сигналом и фарами сметая другие машины со своей полосы. Белая акула разрезала косяк сельди. Казалось, даже уличная грязь не пристает к этому гладкому стальному телу. На фоне будничных замызганных «Жигулей», «дэушек» и «Фордов» длинный белоснежный «Мерседес» казался существом из другого мира. Да так оно, по сути, и было: здесь, в этом дождливом суетливом мирке, акулы не живут — они здесь питаются.
Семилетний Кирюха с восторгом пялился в окно, размахивал руками, строил рожи водителям соседних машин. Те только угрюмо провожали его глазами. В колонках наяривал шансон, в жарко прогретом салоне висел запах табачного перегара, но опьяненному Кирюхе нравилось все — и шансон, и перегар, и даже дядя Волкодав, бритый под ноль, похожий на огромный узловатый кулак.
— Хватит, — сказал Козырь, не оборачиваясь.
— Чего? — покосился Волкодав.
— Не тебе. Пацану. Кирюха, слышь?
За громкой музыкой Кирилл не услышал его.
— Хватит дразнить этих уё… — гаркнул Козырь и неожиданно запнулся. — Слышишь, нет? Эй!
Кирилл повернул к нему раскрасневшееся от возбуждения лицо.
— Сядь нормально, говорю! — прикрикнул Козырь.
— Да папа, смотри! Они ж ползут, как неживые! — Сын не унимался. — А мы их всех обгоняем! Во как!
— А чё, пацан верно подметил, — почтительно подхихикнул Волкодав. — Будущий лидер, ясен перец…
— А ты воспитатель хренов, — сказал Козырь.
Волкодав осклабился, глянул в зеркало заднего вида.
— Эт-да!
Очередной перекресток пролетели на мигающий желтый, едва не протаранив в бок нетерпеливую «Волгу», выскочившую впереди остальных. Волкодав, ругнувшись, ударил кулаком по сигналу.
— Куда лезешь, козел! — пропищал Кирюха в заднее стекло. — На, отсоси!
Волкодав заржал в голос. Козырь тоже не удержался, хмыкнул. И тут же, обернувшись, влепил сыну сильную затрещину, от которой Кирилл едва не свалился на пол.
— Со старшими так не разговаривают, понял? — Он наставил на опешившего Кирилла указательный палец. — Ну чего глаза опять прячешь? Смотри сюда, запоминай. Каждый мужчина за свои слова отвечает. А ты ни хрена не отвечаешь — потому что не мужчина пока еще, а сопля малая. Понял? Сиди и помалкивай.
Козырь откинулся в своем сиденье, сосредоточенно уставился в окно. В зеркало заднего вида Волкодав видел, как мальчишка из последних сил сдерживается, чтобы не разреветься, хмурит брови и сжимает зубы. Самому Волкодаву, выросшему в глухом интернате под Воронежем, было непонятно, чего еще нужно этому пацаненку, у которого в жизни и так все есть. Даже папа с мамой. Странные дети пошли.
— Емельян вчера вечером отзвониться обещал, — сказал он, пытаясь отвлечь раздраженного шефа. — Пропал куда-то… Бухает, что ли. Или спит в тряпку.
— Добухается, — резко отозвался Козырь. — Что там по москварям? Кто их порвал вчера в сквере?
— Да сами, скорее всего. Менты одного баклана вычислили, тот с псиной гулял неподалеку, видел все. Говорит, крутился там парень какой-то с гранатой, в кустах прятался… Ну а потом взорвался. Ошметки кой-какие собрали, весь сквер обшарили. Сходится вроде бы: один труп. На большее не наскребли.
— А где тогда остальные?
Волкодав неуверенно пожал плечами:
— Так Емельян же ими и занимался… Гонцов рассылал, все такое…
Прервав его, по салону рассыпалась резкая трель мобильника. Козырь мельком глянул на экран: звонил Умный, — поднес трубку к уху.
— Слушаю…
Волкодав перестроился в правый ряд, свернул к гимназии. Это было одно из самых престижных учебных заведений в городе, многие зажиточные и влиятельные родители возили сюда своих чад с разных концов Тиходонска. Поэтому сейчас, за десять минут до звонка, узкая улочка была буквально запружена машинами. Ни секунды не думая, Волкодав вырулил на пешеходную дорожку, где тоже было довольно многолюдно, и попер, разгоняя прохожих, прямо к крыльцу гимназии. Встретившись в заднем зеркале с глазами Кирюхи, бандит заговорщически подмигнул.
Все это время Козырь молча слушал по телефону возбужденную речь Умного. Слушал и мрачнел с каждой секундой. Лихо развернувшись, «Мерседес» остановился перед самыми ступеньками. Кирилл стал выбираться наружу, вопросительно поглядывая на отца, чтобы проститься. Но Козырю было не до него.
— Суки… Во, суки. Ладно. Собирай братву, будьте на месте. Мы скоро, — сказал он в трубку. — Потом повернул к Волкодаву перекошенное от бешенства лицо: — Они Емельяна грохнули. Аккурат рядом с той трубой.
Волкодав присвистнул. Дело запахло большой войной.
— Гони в «Рай», — сказал Козырь.
Перегнувшись через сиденье, Волкодав захлопнул заднюю дверь перед носом сошедшего на тротуар Кирилла. Громко сигналя, белый «Мерседес» помчал прочь.
* * *
Примерно в то же время, когда в гимназии прозвенел звонок к первому уроку, на тиходонском вокзале объявили о прибытии поезда из Москвы. В единственном спальном вагоне состава приехала известная московская поп-группа вместе со своей администрацией, осветителями, звукорежиссерами, телохранителями и основными инструментами. Грузчики выносили огромные ящики и брезентовые сумки, оттесняя толпу промокших фанаток, истерично орущих и визжащих.
— Во, шавки безмозглые, — Муравей поежился, глубже воткнул голову в воротник куртки. — И чего орут-то?
— Лабухов встречают, — мрачно ответил Жердь.
Они стояли на перроне у открытой двери соседнего купейного вагона, оглядывая выходящих пассажиров.
— А что за лабухи? Серьезные — или так, приблатненные?
— С пулей в башке, — Жердь через плечо покосился на двух рослых негров, выскочивших из спального вагона, пожевал губами и длинно сплюнул на асфальт.
— Не понимаю я этой современной музыки, — глубокомысленно заметил Муравей. — Слова есть, смысла нет. Звуки какие-то тоже есть, а мелодии — хрен. Пык-мык, как из жопы. И чего эти шавки бесятся — хоть убей, не пойму…
— Ничего, у нас своя музыка будет, — сказал Жердь.
— Ага, — с сомнением произнес Муравей. — Хрен-на-ны называется.
