Папкин задумался.
— Как? Пшик — и нету.
Мамкин закрыла лицо руками. Из-под ладоней послышалось отрывистое взрыкивание, мало чем напоминавшее плач.
— Потом и я пшикнусь, — сказал Папкин. — Достану веревку, подставлю табуретку.
— Заткнись, сволочь! — простонала Мамкин. — Мы положим его в больницу.
— Положим, — не стал спорить Папкин.
Мамкин размахнулась и отвесила ему оплеуху. Папкин схватился за ухо и вытаращил глаза. Он стоял и раскачивался. Мамкин замахнулась снова.
…Толик разглядывал азбуку. Он перелистывал страницы и сосредоточенно мычал под нос знакомые буквы.
Детали конструктора были свалены в коробку, коробка — задвинута в угол. Толик больше не интересовался конструктором.
Рядом с азбукой сидел тряпочный медведь и тоже учился.
— Пойми простую вещь, — голос Мамкин был ровен и бесцветен. — Все произойдет здесь, дома. Никто не даст мне направления в больницу с такими жалобами.
— Ты же только что собиралась его пристроить, — Папкин ничего не понял и остановился на полпути к бару, с занесенной ногой.
— Я о другом, — пробормотала Мамкин. — Позвони Лыковым, попроси у них кроватку.
— Не спеши, не надо гнать гусей…
— Позвони, — упрямо повторила Мамкин. — Скажи, что… что это ненадолго.
— Завтра, — буркнул Папкин и опустил ногу. Все это время он держался за стенку.
— Дай мне руку, — потребовала Мамкин. Тот послушно протянул ладонь. Мамкин взяла ее и приложила к своей груди.
— Отстань, — поморщился Папкин. — Не до того, тошно.
— Идиот, — она покачала головой. — Потрогай.
— Ну, потрогал. Что дальше?
— Набухла, что. Чувствуешь?
Папкин с неожиданной брезгливостью помял грудь двумя пальцами.
— Мерин, — сказала Мамкин уничтожающе. — Не помнишь, какая у жены сиська.
— Тебе мерещится, — огрызнулся Папкин. — Пустишь ты меня, или нет?
— Успеешь. Сначала позвони Лыковым. И… попроси у них какую-нибудь одежду. Мы же все раздали.
— Дай, я пройду!
— Успеешь, тебе сказано. Я забрала его из сада. С ним уже никто не общается. Воспитатели его сторонятся, как чумы.
— Бери отпуск, сиди с ним…
— Я уже взяла. Но не отпуск. Я ушла с работы. Погоди, запойная скотина, скоро до тебя дойдет.
Это подействовало. Папкин снова остановился.
— Что ты мелешь! Рехнулась? — А что мне остается? Не могу же я появиться на службе в таком виде.
— Да в каком-таком виде? О чем ты?
— Увидишь. Немного осталось.
— Я найду эту суку с дудочкой, — Папкин сжал кулаки. — Этого долбаного колдуна. Я засуну ему дудочку в…
— Плюнь на него. Он сам перетрусил и сбежал.
— Неважно! Разыщу экстрасенса, бабку! Его у меня наизнанку выворотит! И Свина расколдуют!
— Позвони Лыковым, — устало повторила Мамкин и скрылась в спальне.
Папкин отпер дверцу бара, наполнил стакан.
— Дай мне, — попросил Толик. — Я хочу соку.
— Это не сок. Тебе нельзя.
— А что это?
— Транквилизатор.
— Тан…кизатол, — повторил Толик удовлетворенно.
8
Папкин стоял перед раковиной и охлаждал бутылочку с кипяченым молоком.
Из спальни доносилось требовательное кваканье.
На столе стояло блюдце с тертым яблоком. Из рациона Толика постепенно исключались взрослые продукты — в той же последовательности, в какой некогда добавлялись, только наоборот.
Горлышко бутылки плотно облегала толстая соска.
У Папкина дрожали руки. Ему казалось, что в квартире поселилось привидение.
Он взвесил в ладони бутылочку, гадая, достаточно ли она тяжела, чтобы проломить пятимесячную голову.
Его передернуло. Конечно, он не сможет этого сделать. И яду не сможет подсыпать.
Когда он вошел в комнату, Мамкин уже держала Свина на руках. Свин корчил рожи, беспорядочно взмахивал ручками, хныкал.
— Я напрасно уволилась, — Мамкин истерично хихикнула. — На все про все хватило бы отпуска. Он завтра исчезнет.
Папкин передал ей бутылочку.
Толик нахмурился, зачмокал; Мамкин приподняла донышко пальцем, чтобы молоко закачивалось быстрее.
Папкин отвернулся.
— Нет, ты смотри, — пропела Мамкин, и в ее пении было больше истерики, чем в смехе. — Это твоя работа. Ты нашел фасилитатора.
— Я найду его снова, — в сотый раз пообещал Папкин.
— Ищи сколько влезет. Скоро ты будешь свободен. Не надо ходить в садик, нянчиться…
— Заткнулась бы ты.
— Сука.
Папкин сжал кулаки. Мамкин довольно улыбнулась.
Толик, прощально чавкая, отвалился от бутылочки. Мамкин машинально оценила, сколько он выпил.
— Умница, — похвалила она: тоже автоматически. — Ложись, отдыхай.
Папкин ущипнул себя за руку. Он много раз читал, что так полагается делать в различных сомнительных ситуациях. В момент щипка он некоторым образом следил за собой со стороны.
"Что я ерундой занимаюсь?"
Он пригляделся к стенам, углам, затененным нишам. Ему казалось, что он сумеет уловить нечто — движение воздуха, вибрацию, скользкую тень. Где-то прячется живой насос. Иначе куда все девается?
— Сходи в аптеку, — приказала Мамкин, поправлявшая Толику одеяло. — Купи побольше ваты, бинтов. Что-нибудь от боли, но не анальгин, покрепче. Йод у нас есть.
— Что это ты надумала?
— Я надумала? Это ты не додумал. Нам гарантировали статус кво.
— Сам знаю, не глупея тебя. Он не уточнил, на какой момент.
— Узнаешь в ближайшем будущем.
— Меня смущает слово «будущее».
— Тебя ничего не смущает. Водку жрешь, сволочь, с утра до вечера, а я крутись.
9
Папкин метнулся к окну. Мамкин так орала, что он боялся свидетелей с улицы. Действительно, под окнами остановились две чинные дамы. Какая-то часть Папкина, назвавшего про себя их дамами, привычно позлорадствовала: определение было формальным, поверхностным.
— Помоги же ему! — прохрипела Мамкин.
Папкин не шевельнулся.
— Расслабься, — процедил он ледяным голосом. — Он справится, можешь не волноваться. Этот не пропадет.
Он продолжал смотреть в окно. За спиной раздавалось настойчивое хлюпанье; Мамкин взрыкивала, то и дело срываясь на пронзительный визг.
