Но сейчас было не до этого. Освободившись от привязи, я затоптал разгоравшееся пламя и осторожно перевернул летуна на спину. Судя по некоторым приметам, понятным даже дилетанту, его нижние конечности, а может и хребет, были переломаны. Пульс не прощупывался, а о наличии дыхания я судить не мог.
Конечно, меня можно назвать сволочью, подумал я. Но то, что летун погиб, возможно, и к лучшему. Какая судьба ожидала бы его вдали от Ясменя – искалеченного, лишенного летательного пуха? Вряд ли Рябой отправит вслед за нами спасательную экспедицию. Зато те, кто наслали на нас огненных птиц, наверное, скоро будут здесь.
Я с тревогой оглянулся по сторонам. Летели мы вроде бы над пустошами и зарослями кустарника, а приземлились на лесной прогалине, со всех сторон окруженной зарослями огромных деревьев, благодаря своей мрачной синеватой хвое имевших какой-то траурный вид. Враг должен был появиться откуда-то оттуда, но сейчас под сводами леса не замечалось никакого движения. Эх, если бы я мог слышать!
Внезапно тенетник шевельнулся и открыл глаз, смотревший вдумчиво и спокойно. Затем он заговорил. Читать с раздавленных и перекошенных губ было нелегко, но я все же разобрал обращенный ко мне вопрос:
– Ты цел?
Я кивнул в ответ и осторожно погладил его по голове. Губы летуна вновь шевельнулись, и сквозь череду ничего не значащих звуков (скорее всего, стонов) прорезалось несколько внятных слов:
– Уходи… Быстрее…
Я и сам понимал это, но какая-то сила, иногда заставляющая человека забывать о самом себе, удерживала меня на месте.
Летун несколько раз глубоко вздохнул (кровавая пена запузырилась на его губах), посинел от натуги и вцепился себе пальцами в грудь – типичный жест балтийского матроса, прощающегося с жизнью.
Но, как я понимал, умирать он не собирался, по крайней мере сейчас. Из-под его пальцев полезли тоненькие нежные росточки – зародыши смертоносных иголок. Утратив способность к передвижению, летун намеревался прикрыть мое отступление, а заодно и подороже продать свою жизнь.
Я подхватил котомку и, не оглядываясь, бросился в лес. Направление выбирать не приходилось, надо было просто уйти от этого места как можно дальше.
Кросс по пересеченной местности (а лес был обилен ручьями и буреломом) никогда не являлся моим коньком, однако первые верст десять я отмахал на одном дыхании. Затем стали сказываться последствия малоподвижной жизни в Ясмене – с бега пришлось перейти на трусцу, а потом и вообще на быстрый шаг. Зато я не позволял себе ни минуты отдыха и даже пил на ходу, срывая с кустов подлеска чашевидные листья, полные прохладной влаги.
Делать какие-то выводы, пусть даже предварительные, было рано – все еще только начиналось. Я решил двигаться до тех пор, пока не рухну с ног или не попаду в такие края, где можно будет легко затеряться в толчее разношерстной публики. Из прощальных напутствий Рябого следовало, что меня собирались высадить именно в таком месте. Дереву лучше всего прятаться в лесу, а человеку – в толпе.
Когда ты долго и упорно передвигаешься в одном темпе, то постепенно впадаешь в некий транс, более свойственный скаковой лошади, чем человеку. Наверное, это связано с недостаточным снабжением мозга кислородом.
Я не был здесь исключением (окружающий мир выцвел, сузился и утратил ясность), но из транса меня вывел увесистый толчок в спину. Вне всякого сомнения, это были очередные проделки яйца. Нашло время для забав!
За первым толчком последовал второй, а потом еще и еще. Пришлось остановиться и развязать котомку. Не дожидаясь приглашения, яйцо само выскочило наружу.
– Ну что тебе еще надо? – в сердцах гаркнул я.
Яйцо, конечно же, ничего не ответило, а только откатилось по моему следу назад. Возможно, оно собиралось вернуться обратно в Ясмень.
– Прощай, – я закинул за спину изрядно полегчавшую котомку. – Некогда мне тут с тобой возиться. Передавай привет…
Закончить фразу я не успел, потому что в это мгновение события изменились самым кардинальным образом.
Из смятого мною молодого подлеска вылетели две поджарые зверюги, державшие носы низко над землей – типичные ищейки, впрочем, больше похожие на огромных крыс, чем на собак. Хорошо хоть, что они не подходили ни под одно известное мне описание вредоносцев. Это были еще не охотники, а только свора, пущенная по ел еду дичи.
Когда я увидел преследователей, нас разделяло шагов двадцать-тридцать, и как раз посредине этой дистанции находилось яйцо, к этому времени принявшее цвет лесного мха.
Мне сразу вспомнились слова о необычайной жизнеспособности яйца и о его способности предугадывать надвигающуюся беду. Ну что же, мне оставалось только позавидовать ему, а заодно и посетовать на свою печальную участь. Уж если яйцо удрало из котомки, не сочтя ее безопасным местом, то от меня самого скорее всего и клочьев не останется.
Бежать смысла не имело – о двух ногах с четырьмя лапами не потягаешься. Взобраться на дерево не представлялось возможным – нижние ветки отстояли от земли метров на пять. Оставалось одно – драться. Многие твари, даже весьма грозные на вид, весьма пугливы. Бывает, что они обращаются в бегство после первой же полученной царапины.
Я выхватил кремниевый нож, отбросил котомку и прислонился к древесному стволу.
Звери приближались, по-прежнему утюжа землю носами. На левом ухе каждого виднелось выжженное клеймо. В плече одного торчала тонюсенькая иголочка – последний привет, посланный мне летуном.
Яйца обе ищейки достигли одновременно и остановились возле него как вкопанные. Если существует такое выражение «есть глазами», то можно сказать, что они ели яйцо носами, обнюхивая его, словно источник редчайшего наслаждения.
Одна зверюга даже лизнула яйцо, что очень не понравилось другой, которая злобно ощерилась и зарычала (зашипела, завыла, зачирикала?)
Первая тоже разинула пасть, где зубов было больше, чем у щуки. В следующее мгновение они уже сцепились, да так, что только шерсть в разные стороны полетела. Можно было легко представить себе, что стало бы со мной, попадись я этим тварям в лапы.
Яйцо, быстро светлея, покатилось в мою сторону и юркнуло в котомку – пошли, мол, дальше, путь свободен. К густому запаху смолы, хвои и лесных трав добавился сладковатый дурманящий аромат, схожий с тем, который стоит в жаркий полдень над плантациями созревающего опиумного мака.
Я ускорил шаг и, добравшись до очередного ручья, уже не стал переправляться на другой берег, а побрел по его руслу против течения (идти по течению предпочтительней, но ведь и преследователи думают так же). Ищеек, едва не растерзавших меня, я уже не опасался, им сейчас хотя бы в своих проблемах разобраться, но ведь вредоносцы могли пустить по следу и другую свору. А вода, как и время, смывает все, даже грехи наши.
Ручей вытекал из небольшого заболоченного озерца, и я, провалившись в ил по пояс, поспешил выбраться на берег. Пропитанная водой почва прогибалась под ногами, и здесь, наверное, меня не смогла бы учуять даже знаменитая овчарка Ингус, на пару с не менее знаменитым пограничником Карацупой некогда обезвредившая почти тысячу нарушителей границы (и откуда столько взялось?).
