В начале февраля по всему дому запахло древесиной — в холле первого этажа выстроился штабель разнокалиберных ящиков. В мастерской Амелия их ставить не захотела — там, по ее словам, было «не повернуться», поэтому упаковывала будущие экспонаты прямо в холле. Заворачивала в мягкую бумагу, укладывала на ложе из пенопластовой крошки и писала на боку ящика номер. Филиппу было доверено заколачивать ящики и переносить их в угол, выстраивая там новый штабель, уже «готовой продукции».
Про день всех влюбленных Амелия вспомнила в последний момент. Точнее, про вечеринку у Иви, на которую была приглашена.
Вечеринки эти Филипп не любил. Не нравилась ему ни царившая там истерически-веселая обстановка, ни чересчур громкая музыка. Ни то, что для баронессы естественным продолжением «программы вечера» зачастую становилось посещение одной из спален наверху — естественно, в компании какого-то мужчины.
Вот и от этой вечеринки он не ждал ничего нового и ничего хорошего. Удивило лишь то, что перед выездом, уже возле машины, Амелия вдруг сказала:
— Поменяй галстук!
— Что?
— Твой галстук к моему платью не подходит. У тебя есть с бордовыми полосками — вот его и надень.
Он вернулся в спальню и сменил галстук; не торопясь, вывязал перед зеркалом узел, хотя прекрасно знал, что Амелия в гараже от нетерпения уже пристукивает носком туфли.
Лишь после приезда к Иви, да и то не сразу, Филипп понял, в чем была закавыка: на сей раз баронесса фон Вальрехт пришла на вечеринку не одна. Она пришла с кавалером — с ним, с Филиппом Берком, самочинно и не спросясь возведя его в этот статус.
Поначалу все шло как обычно. Он занял привычное место в углу; Амелия поболтала с Иви, покрутилась среди гостей, улыбаясь, кивая и отвечая на приветствия; потом, с бокалом в руке, вновь подошла к Иви…
Филипп рассеянно оглядывал затянутый бледно-розовыми шелковыми драпировками и увешанный гирляндами из алых роз зал — все вместе очень напоминало огромную бонбоньерку. Порой он находил глазами Амелию и присматривался: не появится ли в ее руках «косячок». Правда, в последнее время госпожа баронесса редко себе позволяла подобные выходки, но чем черт не шутит…
Не прошло и четверти часа, как она подлетела к нему и выпалила:
— Это правда, что ты прошлый раз из-за меня чуть не подрался?
— Ну… — сказал Филипп, мысленно проклиная длинный язык хозяйки дома.
— Иви сказала, что еще секунда — и вы бы с этим техасцем сцепились!
— Иви может говорить все, что угодно.
— Нет, ну правда?! — расплылась до ушей Амелия.
— А ты что — не помнишь?
— Не-ет! — проблеяла она тоненьким радостным голосом. — Расскажи!
— А ну тебя! Филиппу стало смешно, такое простодушное детское любопытство было написано на ее лице. — Не расскажу!
— Ха! — Баронесса скорчила рожицу, быстро показала ему язык и опять упорхнула к Иви.
Самого разговора он не слышал, но, судя по тому, как оживленно болтали подружки и как они порой поглядывали на него, вся эта история была пересказана Амелии с подробностями. И, похоже, привела ее в полный восторг.
Во всяком случае, когда она снова прибежала к нему, иначе чем восторженным вид ее трудно было назвать.
— Пошли танцевать!
— Не хочу, ты что, не знаешь?!
— Пошли-пошли! И поедим сначала, и коктейльчика еще попьем!
— Я, между прочим, за рулем.
— Ну Фили-ипп, — наморщила носик баронесса, — ну я же знаю, что на самом деле ты хороший, а вовсе не зануда противная! Не будь букой! — обняла его за шею, потерлась носом об щеку.
— Перестань! — он дернулся в сторону. — Ты что делаешь?!
— Ну и что?! — хихикнула Амелия.
Обычно подобных фамильярностей она себе не позволяла, но тут расшалилась не на шутку: схватила его под руку и попыталась увлечь за собой. Сопротивлялся Филипп лишь пару секунд, после чего понял, как они сейчас по-идиотски выглядят. Если бы они были одни, то он бы, конечно, отбился, а тут… В самом деле — не бороться же с ней прилюдно!
Поэтому он проследовал вслед за баронессой к фуршетному столу и набрал себе на тарелку шашлычков из гусиной печенки и канапе в виде сердечек нежно-розового цвета — как выяснилось, вполне вкусных, несмотря на их непотребный вид.
Амелия ела с аппетитом молодого зверька; капризным тоном потребовала, чтобы он принес ей «Манхеттен», и, хихикая, со словами «Чужое вкуснее!» утащила у него с тарелки шашлычок. Филипп стерпел и это, и любопытные взгляды окружающих, лишь когда она вновь заявила:
— А сейчас мы все-таки пойдем танцевать! — он не выдержал:
— Слушай, ну ты же знаешь, я не люблю танцевать!
— На вечеринке у папы ты прекрасным образом танцевал! — напомнила баронесса. — И сегодня, между прочим, день всех влюбленных, — пустила она в ход «убийственный» аргумент, — а ты мне настроение хочешь испортить!
Сердиться на нее сил не было, почему-то все ее выходки сегодня не злили, а забавляли.
С танцами она отвязалась от него довольно быстро — потанцевала разок и умчалась прыгать под музыку одна. Филипп вздохнул с облегчением: ну все, кажется, прошел бзик. Но не тут-то было! Амелия, правда, плясала без устали то с какими-то кавалерами, то сама по себе, но каждые минут десять подбегала к нему, клала лапку на плечо.
— Ну как ты тут — еще не скучаешь?!
Ухмылялась на его «ничуть» и снова неслась танцевать.
Наконец прибежала окончательно — веселая, разгоряченная, схватила за руку.
— Пошли мороженое есть! И кофе-гляссе хочу! Хочу — хочу — хочу!
Одно хорошо — за всем этим ей было не до того, чтобы, по своему обыкновению, вливать в себя стакан за стаканом джин вперемешку с вермутом. Так что к концу вечеринки Амелия вполне устойчиво держалась на ногах и глаза были ясные. Правда, в машине на обратном пути она, казалось, ненадолго впала в полудрему, но потом вдруг вскинулась и нетерпеливо полезла в бардачок — нашла какую-то бумажку и, положив ее на приборную панель, принялась сосредоточенно чиркать по ней карандашом.
Притормозив у светофора, Филипп из любопытства подглядел. Нарисовано там было нечто вроде розы на длинном стебле и написано «стебель бронзовый, стекло — лунный камень»…
В Париж они собирались выехать за четыре дня до выставки. Большая часть экспонатов была к этому времени уже отправлена, и Амелия судорожно доделывала, просиживая в мастерской по шестнадцать часов в сутки, то, что они собирались привезти с собой. Ходила нервная, порой требовала, чтобы он распаковывал уже заколоченные ящики, вынимала что-то из содержимого и клала взамен что-то другое — не иначе как предвыставочный мандраж начался.
Утром в день отъезда Филипп проснулся от грохота. Спросонья не понял, что случилось, и лишь через несколько секунд сообразил, что это колотят в дверь. Вскочил, открыл — Амелия влетела в комнату, взъерошенная, в криво застегнутом халате.
