Я волнуюсь, когда подают десерт. Это корзина фруктов.
ПАНДОРА
После ужина и мытья посуды все дети отправляются в бальный зал, заняться музыкой и играми, а мы с Шампань наблюдаем за ними. Мы сидим за низеньким стеклянным столиком и глупо пьем вино, обсуждаем старые времена, радостно вскрикиваем, когда кто-то из детей выигрывает в шаффлборд.
– Они прекрасно ладят, – отмечает Шампань. – Словно маленькие посланники.
– Конечно, почему бы нет?
– Мы все правильно делаем.
– Безусловно, вы, ребята, великолепные родители, все трое.
– Четверо!
– Брось, я ничего не делаю, – возражаю я. – Они ваши дети.
– Ладно, не скромничай, – говорит Шампань, глаза горят от выпитого бренди. – Ты влияешь на них куда сильнее, чем тебе кажется. Кстати, у меня к тебе вопрос. Не хочешь ли взять кого-нибудь под свое крылышко?
– Ты считаешь, что я не справляюсь?
– Мы с Вашти обе считаем, что тебе не помешала бы небольшая помощь, вот и все. А дети уже достаточно выросли, чтобы заняться делом.
– Рашид уже работает со мной.
– Рашид? Интересно. Ему так понравилась ГВР, что мы еле вытолкали его обратно домой в прошлом году. У него есть способности к технике?
– Пока не знаю.
– А он надежный? Неразумно посылать на кондитерскую фабрику мальчика, который обожает пончики.
– Верно. Ребенку не просто совладать с собой.
– Можешь мне этого не говорить. – Шампань улыбается. – Тебе нужен кто-то, кого интересуют не только развлечения. Как насчет Пенелопы? Она соображает в технике, послушна, чрезвычайно целеустремленна.
Я смотрю в зал. Девочка с сосредоточенным видом ведет по экрану цветной светящийся диск при помощи пульта, зажатого у нее в руках. Она наносит удар, сбивает диск Нгози, и в ее глазах вспыхивают огонь, радость и голод, такой голод, который невозможно утолить.
– В ней есть что-то, что меня настораживает. – Я пожимаю плечами и наливаю нам еще бренди.
– Дай ей шанс, возможно, она тебя удивит.
– Не исключаю. И все же ей нужно подрасти.
– А нам не нужно было? – улыбается Шампань. – Ну, скажи, почему ты не хочешь задержаться здесь и побыть с девочками? Исаак не станет возражать, если обмен задержится на два дня.
– Не могу, – возражаю я. – Завтра я отправляюсь на юг, а потом на запад.
– Запад, – повторяет она. – Перу?
– Дебрингем.
– Ты что, серьезно?
– Возможно, я нужна ему.
Мне приходится постараться, чтобы не заметить жалость в ее лице.
– Ты просто обманываешь себя. Боже мой, Пандора, ты не нужна ему. Ему никто не нужен. Ведь он уже доказал это! Как ты можешь беспокоиться о человеке, который отвернулся от всех?
– Он не отвернулся от меня, – настаиваю я.
– Нет, отвернулся, – фыркает она. – Он делает это постоянно, и уже многие годы. Я не хочу сказать, что у него нет к тебе чувств, но подумай, он выходит на связь все реже и реже. Разве ты не понимаешь, что он хочет сказать этим?
– И что же?
– Он отучает тебя от себя. Хочет расстаться с тобой медленно и безболезненно. Может, он просто отучает себя от тебя? В любом случае это тебе ни к чему, никому не нужны такие отношения.
Я молча пью вино. Это проще, чем признать ее правоту.
– Я права? – спрашивает Шампань, скрещивая руки на груди.
– Ты понятия не имеешь, сколько он выстрадал.
– Фу ты, ну ты, – говорит она. – Не он один потерял близкого человека. Когда Меркуцио погубил любовь всей моей жизни, разве я билась в истерике и завязывалась узлом? Нет, я оплакивала его, я прошла через скорбь, но я продолжаю жить. Потому что я понимала, как важно привести в мир этих детей, изменить мир к лучшему.
– Да, ты поняла это, а он нет. Такой уж он человек.
– Да, он такой, – говорит она с сарказмом. – Ты умудряешься находить именно таких.
– Если честно, Шампань, меня не удивляет то, как ведет себя Хэл. Гораздо больше меня удивляет, что мы все ведем себя иначе. Ведь, в конце концов, мы потеряли себя, своих друзей, свою невинность, весь мир.
– Да здравствуем мы? Мы такие необыкновенные, мы должны оставить Хэла в покое? Нет, так просто ему это не сойдет.
– Сойдет.
– Снова «зачет»?
– Совершенно верно, он получит зачет, потому что мы многим ему обязаны! – говорю я.
Мне нужно время, чтобы снова взять себя в руки. Стоит мне немного выпить, и я начинаю говорить слишком громко. Мне не хочется пугать детей, особенно детей Исаака, ведь они смотрят на меня, ищут у меня поддержки.
– Все очень просто. Он остановил Меркуцио. Он его убил. Он спас нас от него. Без Хэла мы с тобой были бы мертвы или мечтали бы о смерти. Поэтому он получает зачет.
Она вздыхает.
– Я не хотела сказать, что не благодарна ему за то, что он для нас сделал.
– Ты и не можешь.
– Верно, не могу – потому что он сделал то, что было нужно в тот момент. Но теперь пришла пора ему повзрослеть.
Она уходит на кухню за кофе, дав мне возможность подумать о том, что она сказала. Когда она возвращается, она уже не одна, и, судя по выражению лица Вашти, она уже пересказала ей наш разговор.
– Ты должна это прекратить, ты просто обязана, – говорит Вашти, взяв меня за руку.
– Ой, Ваш, по-моему, ты вмешиваешься в мою личную жизнь…
– Даже если это так, – соглашается Шампань. Они обе беспокоятся обо мне, не сомневаюсь.
И я ценю их заботу. Но есть и другая сторона. Чувства Шампань к ее первой любви, Тайлеру, и второй любви – Исааку. А что касается Вашти, то она глубоко ненавидит Хэла, и ей всегда нравилось клевать его.
Ваш сжимает мою руку и говорит:
– Неужели ты не понимаешь, это он довел Симону до самоубийства.
– Это не самоубийство, а передозировка.
– Какая разница?
– И он вовсе не доводил ее.
– Я в этом не уверена. Просто ты готова верить ему на слово как никто другой. Интересный психологический случай – сначала он доводит до крайности женщину, которую любит, а потом делает то же с женщиной, которая любит его.
– Боюсь, я еще недостаточно напилась, чтобы выслушивать все это, – останавливаю я ее.
– Послушай, это прекрасно, что у тебя любовь, – говорит Вашти. – Никто тебе не запрещает. Но сделай так, чтобы игра велась на равных.
