Посреди комнаты валяются несколько стодолларовых бумажек. На глазах закрывается дверь в туалет, щелкает замок. За дверью слышатся шепот и шум воды в бачке.
Опьяненный легкой победой и азартом, не задумываясь о последствиях, Денис дергает ручку и бьет кулаком по замку.
— Эй! — каким-то не своим голосом закричал Болто. — Что за дела?
— Открывайте, вы окружены! Руки поднять, выходите по одному! — крикнул Денис по-английски и еще раз дернул ручку. Потом, сообразив, повторил то же по-русски.
В номер забежал раздетый до пояса Арчи, весь благоухающий каким-то незнакомым Денису дезодорантом. За ним — Клаус с бутылкой пива в руке. Они стали толкать Дениса в грудь, словно школьники, разогревающие себя перед дракой.
— Факъю, он хотел замочить нашего Болто!
— Ты кто такой, говнюк, факъю?
Денис отступал, приглядываясь к черной эспаньолке на подбородке Арчибальда; интересно, как он будет петь свой хип-хоп с вывернутой челюстью?
Тут, на счастье, подоспели комитетчики из «Волги». Крепкие парни со стандартными короткими стрижками и в стандартной униформе: костюмы, сорочки, галстуки.
Старший сунул под нос Арчи какую-то красную книжечку, второй просто подошел к Клаусу вплотную. Извинились на деревянном бруклинском наречии и вытолкали музыкантов за дверь.
— Они там, — сказал Денис, кивая в сторону уборной. — Болто и тот, второй. У второго, кажется, оружие… А здесь деньги, пятьдесят тысяч.
Он протянул старшему сумку и только сейчас подумал, что не знает наверняка — есть там деньги или нет. Оперативник расстегнул сумку, там действительно лежали пачки долларов. Комитетчики переглянулись.
— Я прикончу эту обезьяну, мать вашу греб! — раздался грубый голос из санблока.
— Я ему полдула в пасть запихал! Если не хотите международного скандала — вон из номера, живо! Пушки бросьте перед дверью! Ну!
— Ты что, мудак, боевиков насмотрелся? — крикнул Холмс.
Комитетчики напряглись и посмотрели на Дениса так, словно это он захватил в заложники американского гражданина Болто Лагуша с носом, похожим на недоеденный чебурек.
— Иди отсюда, — сказал старший и достал портативную рацию. — Не путайся под ногами.
Денис хотел выругаться, но сдержался. Это ничего не изменит. Эти парни не воспринимают его всерьез.
Гнома на ковровой дорожке уже не было, и коридор уже не был пустым, скорее наоборот. Теперь здесь возбужденно толклись все «пургены», за исключением Винса, постояльцы, горничные, гостиничные проститутки, шустрые мальчики из казино, мелькали белые куртки поваров.
— К иностранцам забрались взломщики, там их и схватили…
— Да нет, среди них оказался террорист, гранатой размахивал…
— Какой террорист! Пьяный в ванне заснул и затопил соседей…
Как всегда, мнений было больше, чем собралось зевак. Два сержанта из гостиничной охраны безуспешно пытались разогнать всех по номерам. Когда Денис открыл дверь, наступила тишина. Лавируя в толпе под любопытными взглядами, он прошел к окну, хотел красиво закурить, но трубка осталась в триста третьем. Тогда он скрестил на груди руки, прислонился к стене и стал наблюдать за развитием событий.
Раздался топот, со стороны лестницы бежали пять человек в масках, с короткими автоматами наперевес. Толпа мгновенно расступилась, и они с ходу ворвались в четыреста третий номер. В дальнем конце коридора хлопнула дверь, показалась Бернадская в своих великолепных белых джинсах и мужских пляжных шлепках на босу ногу. Волосы у нее мокрые, в руках — наполовину выкуренная сигарета. Она увидела Дениса, подошла.
— Что тут происходит?
— Не знаю. Охранник, кажется, кого-то поймал.
Бернадская покачала головой.
— Вот елки, жалко, что фотоаппарата нет, правда?
— Правда, — сказал Денис. Ни Бернадская, ни милиционеры, ни постояльцы, ни горничные не подозревали о том, что в действительности происходит в номере четыреста три. Они понятия не имеют о пластинке экспериментального титана в форме расчески, о пятидесяти тысячах долларов, о подлинном лице скромного охранника Болто Лагуша и его деловых партнеров, а точнее — соучастников. И никто не поверит, что именно здесь и именно сейчас рвутся наброшенные на Тиходонск шпионские сети. А он, Денис, это знал. Причем не просто знал, а имел прямое отношение к происходящим событиям. И эта сопричастность согревала его и придавала уверенность в себе.
Через несколько минут двое в масках выволокли из номера человека с красным, как помидор, лицом и связанными за спиной руками. Нос разбит, рот заклеен прозрачным скотчем, и губы под ним напоминают ножку улитки на стекле аквариума. Потом в коридор вышел изрядно помятый Болто. Непосвященным казалось, что он идет сам по себе, а комитетчики в строгих костюмах оказались по сторонам случайно. Зрелище явно заканчивалось.
— Ты идешь? — спросил Денис у Бернадской.
— Чуть позже. Мне еще надо завизировать интервью.
«В который раз?» — подумал он. Светку ждал облом. Все визирования на сегодня закончились, через несколько минут Винса, как и других «пургенов», возьмут за жопу, и их самих можно будет «визировать».
— Тогда счастливо. И желаю успеха.
Из номера появился еще один человек в маске и зычным голосом приказал всем разойтись. Его послушались, толпа стала рассасываться. Голос показался Денису знакомым. Когда маска повернулась в его сторону и сквозь круглую прорезь в черной ткани вверх-вниз метнулось белое веко, он понял, что это Мамонт. И с трудом сдержал радостную улыбку.
* * *
Оказалось, что сегодня прачечная и что Денис опоздал. Он прибежал туда, когда мать собиралась полоскать белье и набирала в широкой проржавевшей ванне крахмал.
Чемодан с бельем она, естественно, перла через весь город сама.
— Извини, — сказал Денис, забирая у нее здоровенный, на полведра, половник. — Совсем из головы вылетело.
— Ты бы хоть пиджак свой снял, — сказала мама. — Весь в пятнах будет.
— Потом.
— Бессовестный.
— Я забыл, ма. Честно.
Поход в прачечную — элемент ритуала под названием «хороший сын». Точнее, один из многочисленных элементов. «Хороший сын помогает убирать в квартире» — сколько Денис себя помнил, он мыл полы по понедельникам и четвергам. «Хороший сын помогает по хозяйству» — хлеб, молоко и картошка тоже всегда были на нем. Но прачечная — гораздо главнее: это действо наглядней остальных. В последний год не всегда получалось исполнить четверговый долг по уборке, потому что по четвергам чаще всего собирался отряд. Частенько случалось, что он забывал купить хлеб или откладывал на вечер покупку молока, а вечером молока почти никогда не бывало…
Эти погрешности омрачали светлый облик «хорошего сына», но они оставались внутри семьи. Мать, конечно, ворчала и взывала к его совести, но без особой болезненности и надрыва: больше всего она боялась «общественного мнения».
