А люди веселились. Дом Рахав был полон народу, и никто не хотел уходить, будто понимая, что только здесь можно было спастись…
Немцы стали расходиться по своим комнатам. Профессор предупредил всех, что проснуться придется очень рано.
Иван уже встал из-за стола, собираясь подняться наверх, как вдруг почувствовал чью-то легкую руку на своем плече.
Он обернулся и увидел Рахав.
Она смотрела на него снизу вверх, лихорадочно блестя глазами, улыбающиеся губы ее слегка дрожали.
Ни слова не говоря, она потянула его куда-то за собой. Иван невольно оглянулся: среди общей суеты, шума и гама никто не обратил на него внимания. Более не раздумывая, он последовал за женщиной.
В полном молчании они прошли по узкому коридору. Рахав толкнула дверь, и они очутились в маленькой комнатке с низким потолком, где были только стол и кровать. На столе горел тусклый светильник.
Рахав стремительно повернулась к Ивану и, как в смертной муке, закрыв глаза, обвила его шею своими руками, прижалась к нему всем своим легким телом. Горячечно зашептали жаркие губы…
— Мой, только мой… ты избран… я ждала тебя, я всегда ждала только тебя, чужеземец, человек ниоткуда… ты уйдешь, я знаю, но останешься моим, ты будешь всегда жить во мне…
Голова у Ивана закружилась. Огонек тусклой лампадки стал ярким, как свет близкой звезды, он усилился и превратился в обжигающий пламень тысячи солнц; комната распахнула свои окна прямо во Вселенную, и могучий и нежный вихрь закружил и подхватил, унося далеко — во времени и пространстве… Голоса, зазвучали всегдашние голоса: они кричали, и пели, и звали, но сегодня для них не было ни места, ни лишнего мгновения, и они ушли, утихли совсем, остался лишь один голос, рядом, вокруг, везде…
Кровать с набросанными на нее шкурами превратилась в звездную яхту под туманными парусами; волны кипящего океана перехлестывали через борт, сбивая с ног и увлекая в пучину; мудрое Время тормозило свой бег, сжимаясь, как пружина, и, распрямляясь, выбрасывало миры и солнца в вечное Ничто…
Иван медленно приходил в себя, восхищаясь и ужасаясь красотой окружающей тишины. Он посмотрел на женщину, лежащую на его руке. Лицо ее было бесконечно спокойно.
Не открывая глаз, она улыбнулась и крепче прижалась к нему.
— Сегодня все кончится, — прошептала она, и голос ее наполнился безысходной тоскою. — Иехошуа бин Нун возьмет город, я знаю это… все умрут, а ты вернешься в свое никуда… Я хорошо знаю это, поверь… я узнала обо всем уже давно и так долго ждала… Скоро все случится: награда, прощение и… прощание… Спасибо тебе, избранник…
Она замерла: Ивану показалось, что ее сердце перестало биться.
Прошла томительная секунда: внезапно женщина широко раскрыла глаза.
— Все… Пора! — вдруг вскрикнула она. — Иди же!.. Скоро рассветет… и в седьмой раз протрубят трубы!
Когда Иван поспешно спустился вниз, все уже были в сборе. Кляйн насмешливо поднял брови, хотел было что-то спросить (убью гада, с холодным бешенством подумал Иван), но передумал.
— Где вы были, Курт? — озабоченно спросил профессор, мельком глянув на Ивана, и, не дожидаясь ответа, продолжал, обращаясь ко всем: — Помните, что только в этом доме мы в безопасности. Тот, кто нам нужен, сам придет сюда… Ждать осталось недолго.
Иван мрачно уселся за стол, взял лепешку, подвинул к себе кувшин с вином и кружку. Он чувствовал себя усталым — и духовно, и физически.
Нашла избранника, подумал он, криво улыбнувшись. Вот ведь ба… в смысле женщины: обязательно им надо, чтоб поромантичнее… это, конечно, понятно. Но почему — избранник?..
Он ел, не чувствуя вкуса, но усталость постепенно уходила. На смену ей пришло резкое чувство тревоги — адреналин весело прогулялся по его жилам, поселив в душе возбуждающее предвкушение схватки. Иван даже приободрился.
В зале повисла напряженная тишина: все молчали, прислушиваясь к происходящему вне стен дома.
Внезапно Иван различил еле слышный звук привычных уже труб. Слабый поначалу, он все усиливался и усиливался. Задрожали стены, брякнула посуда.
— Начинается, — негромко произнес профессор и посмотрел куда-то вверх. — Сейчас они закричат, и стены падут…
Звук, шедший снаружи, заполнял все вокруг, громыхая и названивая. Захотелось зажать руками уши, но Иван почему-то понял, что это бесполезно.
Загудело. Стены дома уже не дрожали: они тряслись, Шатались, грозя завалиться; заскрипели, двигаясь, столы, распахнулся с треском ставень. Небо в высвободившемся проеме окна стало темнеть, наливаясь густой синевою; потом навалилась жирная чернота, прорезаемая отливающими металлом лентами молний.
Только что было жарко, пот заливал глаза, но вот уже повеяло могильным холодом, закололо ледяными иголочками кожу на лице. Сквозь нараставшее могучее гудение пролился новый, чудный звук, зародыш многоголосого величавого песнопения, он становился все сильнее и сильнее, разрастаясь, охватывая и проникая: все уже было полно им.
Пол трясся под ногами не переставая, стены шатались, как бумажные. Один за другим люди валились на пол вместе со скамьями, не умея противостоять всесокрушающему, как казалось, напору немыслимой стихии.
Иван не выдержал и закричал, но не услышал своего крика. Самый воздух сотрясался и рушился: оставалось ждать лишь миг до того, как небеса рухнут на землю, раздавив всех живущих на ней.
Но вот последним аккордом прозвучал жуткий грохот. Иван подумал, что земля разверзлась и поглотила все, что на ней было, — просто из милосердия. Он ожидал падения в бездну, но наступила невероятная тишина.
Не веря в долгожданное безмолвие, люди не решались подниматься на ноги. Ползли долгие секунды томительной тишины.
Ивану надоело валяться на давно не метенном полу, и он первым поднялся, стараясь не кряхтеть и не охать. Следом за ним стали подавать признаки жизни и остальные.
Иван поднял скамью и сел на нее — ноги предательски подрагивали. Рядом с ним почти повалился фон Кугельсдорф.
И тут снова послышался сильный шум. Глухой рокот, словно рассерженная волна накатывалась на океанский берег… он сейчас был неприятен, в нем таилась угроза — но угроза не мистическая, не леденящая кровь запредельным ужасом, а вполне осязаемая… и человеческая.
Иван посмотрел на профессора. Тот отвел глаза, щека у него дернулась. Потом он сказал задумчиво, без тени испуга:
— Ну вот и все. Стены Иерихона пали. Город взят штурмом.
Рядом с ними на скамью, кряхтя, уселся Кляйн.
— Ну и что мы будем делать дальше? — задал он свой стандартный вопрос.
Профессор перевел взгляд на него.
— Ждать, — как бы нехотя сказал он. — Все жители города, от стариков до грудных младенцев, будут убиты. Не тронут только тех, кто находится в этом доме.
