“Хоть бы пришел кто‑нибудь”, — думала Юля, поеживаясь.
Наконец в коридоре послышался резкий голос докторши, возвращающейся из ларька.
— Ты что, Улитин? — спросила она Юлиного собеседника. — Опять папироски стреляешь? Иди в парк, там тебя жена дожидается, целый короб привезла. Я разрешила ей взять тебя на день Иди же, зачем время теряешь?
— Время само по себе не имеет содержания, — сказал Улитин важно. — Человек наполняет время. Человеконаполненность времени…
— Больной? — шепотом спросила Юля, когда Улитин ушел наконец.
— Типичная шизофрения. Раздвоение мышления, резонерство, тяга к словообразованию. Впрочем, вам же не нужно объяснять: вы читаете мысли будто бы…
— Мысли были такие же, как слова, — сказала Юля. — Но с эхом. Скажет и повторяет секунды через две.
— Да–да, милая, это характерно. А иногда эхо бывает через час, через день. Вижу, что вы подготовились, почитали учебники. — Голос ее был наполнен сарказмом. — Да, так что я должна была сделать? — спросила она, листая календарь. — Какое сегодня число, милая? Восемнадцатое? А день недели? Да–да, воскресенье, я и забыла. Ну давайте знакомиться. Как вас зовут? А фамилия? Школу вы окончили уже? Неужели вы так молодо выглядите, я считала вас школьницей. Какого же вы года рождения? И хорошо учились? Да, я тоже любила литературу. Помню, в десятом классе писала сочинение: “Пословицы в произведениях русских классиков”. У Островского особенно много материала. Даже в заголовки вынесены пословицы: “Бедность — не порок”, “Не в свои сани не садись”, “На всякого мудреца довольно простоты”. Кстати, как это вы понимаете: “На всякого мудреца…”
Даже и без викентора Юля поняла, что недоверчивая докторша опрашивает ее как психически больную.
— Доктор, — сказала она, — я могу объяснить эту пословицу и много других, я понимаю, что курица и орел — птицы, я ориентирована во времени и пространстве; помню, что сегодня восемнадцатое сентября и я нахожусь в больнице имени Кандинского по приглашению профессора по имени Леонид Данилович, который хотел, чтобы я его прослушивала — я его, а не он меня. Если же профессор передумал, разрешите мне уйти…
— Милая, порядок есть порядок, — возразила докторша, ничуть не смутившись.
— Тогда извините… — Юля встала.
К счастью, Кеша подоспел в это время:
— Леонид Данилович задерживается, он говорит по междугородной. Просил начинать без него с больным Голосовым.
— Ну, если Леонид Данилович распорядился так… — Докторша у больше ничего не прибавила, тоном выразила, что сама она не одобряет всей этой затеи, но такой профессор, как Леонид Данилович, может позволить себе любое развлечение, даже забавные фокусы молоденькой обманщицы.
Через несколько минут сестра привела больного. Вот этот явно был больной, с первого взгляда постороннему понятно: крупный мужчина лет тридцати с бледным, нездорово–полным лицом, обросшим жесткой черной щетиной, плаксиво распущенными губами и выражением обиженного ребенка.
— Дластвуй, тетя доктол, — сказал он тоненьким голоском. — А эта тетя тозе доктол? Меня зовут Саса, а тебя? У тебя есть конфетки, тетя Юля? Нет, ты кусай сама, я бумазки собилаю с калтинками. У меня мамка в сельпо, каздый лаз новые калтинки шшносит.
Юля передернула плечами. Невыносимо жалким и противным выглядел этот плечистый и сюсюкающий мужчина.
— Как это получается? Он память потерял, все забыл? — спросила она докторшу.
— Зачем вы спрашиваете? Вы же все мысли прочли, — в который раз попрекнула та. — Нет, он не все забыл. Смотрите.
И, продолжая разговаривать, она как бы машинально пододвинула больному пачку папирос, жестом показывая — угощайся.
Тот уверенным движением, не глядя, взял одну папиросу, размял пальцами кончик, уверенно чиркнул спичкой, затянулся.
— Разве ты куришь, Саша?
Отбросил папиросу испуганным жестом, тут же закашлялся.
— Сто вы, тетя Аня, я маленький! Мне папка таких слепков надает, та–та…
— Симулянт? — спросила Юля.
— Подсознательный, милая. Он шофер, напился в день свадьбы и задавил мать своей невесты. Когда проспался, узнал всю глубину своего падения: вместо свадьбы — суд и долгий срок. И мозг отключился. Это подобие болевого шока — шок психологический. Там человек не чувствует слишком сильной боли, здесь — слишком сильного горя. Сознание убежало в детство, создало охранительную иллюзию: он не взрослый, не шофер, нет ни свадьбы, ни машины. Есть безгрешный мальчуган Саша, которому мамка приносит из сельпо конфетные бумажки. Но, между прочим, милая, это я вам объяснила сама: обыкновенный медик, никаких мыслей не читающий. А вы что прочли со своим особенным даром?
— В голове у него не было ничего такого, — сказала Юля честно. — Те же детские слова про конфетки и картинки. И поверху припев: “Я маленький, мне четыре годика, у меня мамка в сельпо Я маленький…”
— Анна Львовна, а вы подведите больного к психологическому барьеру.
Юля оглянулась. В комнате появился новый человек — врач в белом халате, большелобый, с залысинами, в пенсне на прищуренных глазах.
Докторша сразу заулыбалась, голос у нее изменился, стал певуче–сладким. Видимо, она с чрезвычайным почтением относилась к своему шефу:
— Ах, Леонид Данилович, вы уже здесь? Вы всегда так неслышно, незаметно входите, Леонид Данилович. Пожалуйста, вот кресло, садитесь, берите бразды правления в свои руки, Леонид Данилович.
Имя–отчество профессора она произносила с особенной тщательностью, как самые приятные слова на свете.
— Спасибо, Анна Львовна, я тут посижу. Все превосходно, вы, как всегда, все делаете превосходно. Теперь, прошу, подведите больного к барьеру вплотную. А вы следите внимательно, юная прозорливица.
Докторша взяла за руку больного, повернула его к зеркалу.
— Саша, все не так, — сказала она обычным своим строгим голосом. — Вот зеркало. Это ты в зеркале — взрослый мужчина и борода растет. Ты уже школу окончил, ты шофер, работаешь на колхозном грузовике. И у тебя есть невеста Надя, и у нее была мать, и ты…
— Не–е-ет!
Звериный вопль. И рыдания взахлеб, истерика с воем, потоки слез:
— Нет, я маленький, я Саса, маленькие не водят глузовик.
Пока сестры отпаивали больного валерьянкой, профессор пересел ближе к Юле, взял ее под локоть:
— Ну–с, и что вы заметили на этот раз, молодое дарование?
Юля не без труда собрала отрывочные впечатления:
— Честно говоря, мало рассмотрела. Очень уж быстро все произошло. Машину он вспомнил, заслуженная такая трехтонка с разболтанными бортами, бренчали они на ухабах. Потом всплыло лицо, очень характерное, неприятная крысиная мордочка, нос и губы вытянуты вперед. Этот с крысиной мордочкой сказал: “Ничего, Сашка, не так уж мы набрались”. И потом он же трясет этого Сашу за плечо, тащит за руку из кабины и кричит: “Смотри, Сашка, что ты наделал”. И куча тряпья на дороге. Возможно, это человек. Больше ничего.
