«Я хочу, чтобы ты сказала, что любишь меня».
Он шагнул к ней, и на этот раз она не отошла в сторону.
– Хорошо, когда все закончится, я приглашу тебя выпить и скажу тебе.
– Скажи мне сейчас, – прошептал он. – Просто на всякий случай.
И она сказала. Произнося слова, она заикалась. Но она сказала это.
Потом он обнял ее, и она прижалась к нему. И все стало так просто. Что-то произошло при его прикосновении, о чем она даже не подозревала. Она впервые почувствовала в себе новую, неисследованную часть своего сердца, которая уже принадлежала ему, вмещала всю его сущность, как будто была специально создана для него.
На этот раз никто ни за кем не гнался и никто ни от кого не прятался. Все, что они чувствовали, протекало через них, как стремительный водопад.
– Надеюсь, сейчас нам говорят правду, – сказал Войт.
Голос его звучал ровно, но в нем самом было веселое оживление, от которого Ли мутило. Шарифи все еще лежала на ступеньках. Ли чувствовала, как холодный камень впивается в ее спину, давя на сломанные ребра. Она моргнула, и боль острым ножом пронзила ослепший правый глаз.
«Боже, что они с ней сделали?»
– Она умирает? – спросил Хаас.
Ли почувствовала в его голосе сомнение: осторожную неуверенность гражданского человека, не способного определить, какую степень насилия может выдержать человек.
– Я знаю, что делаю, – ответил Войт. – Никуда она не денется.
– Твое записывающее устройство выключено?
Войт раздраженно дернулся.
– Я не полный дурак.
– Хорошо. – Во время разговора Хаас подошел ближе и протянул тонкую руку Беллы к «гадюке». – Дай мне это.
Войт помедлил, потом протянул оружие Хаасу. Хаас обошел Войта и приставил язык «гадюки» к голове Шарифи.
– Осторожней, – сказал Войт.
Он говорил наигранно спокойным голосом солдата, наблюдающего, как другой неумело обращается с оружием, и пытался не испугать его, чтобы он не сделал еще большей ошибки.
– Ну, я постараюсь, – ответил Хаас.
Войт слегка расслабился. Но Ли заметила через зрячий глаз Шарифи то, чего не мог видеть Войт. Она видела выражение лица Хааса.
– Ты что думала, что я не знаю? – спросил он у Шарифи. – Ты что думала, я просто так отойду в сторонку и позволю тебе трахаться с ней?
Но Шарифи не слышала его.
Она слышала только голос Беллы, видела только любимое лицо, склонившееся над ней, чувствовала руку Беллы, прикасавшуюся к ней. От этого прикосновения уходила боль.
Она протянула руку легким жестом, подобным дыханию или нервной дрожи. Ли единственная услышала тихий щелчок курка.
В момент смерти Шарифи над ними сдвинулась глыба и с грохотом упала. Волна горячего воздуха прокатилась по штольне. Она была настолько сильной, что сбила Беллу с ног, и та упала на колени.
– Беги! – закричал Войт, но его голос затерялся в шуме падающих камней.
«Они погибнут», – сказал Коэн.
Ли услышала, как закричал Войт, но звук, казалось, доносился издалека. Она увидела, как Хаас провел рукой по лбу Беллы, и поняла, что он успел выйти из шунта вовремя. Затем сломался последний барьер, и разум планеты вырвался на свободу. Скинув оковы, он прорвался сквозь Войта и Беллу, через Ли и Коэна, как степной пожар по сухой траве.
В один сюрреалистический момент она увидела все. Темную пещеру вокруг нее. Смесь сталекерамики и живой ткани под собственной черепной коробкой. Залитые ярким светом кремниевые аллеи сетей Коэна. Антикварную лавку, пахнувшую чаем и сандаловым деревом. Бесчувственное тело Аркадия, распростертого среди элегантной мебели со старинных кораблей. А над собой, вокруг себя и во всем – бесконечную тяжесть и темноту, миллионы голосов, рожденных разумом планеты. Камни пели.
В конце концов Коэн, или то, что от него осталось, отсоединил Ли. В последний момент она звала его, не будучи уверенной, что он слышит. Она проклинала его, себя, Корчова, Нгуен, всю эту планету-убийцу.
Потом Ли оказалась одна в темноте, а от Коэна не осталось ничего, кроме пустоты внутри – там, где было его место.
ПЛАСТ НА АНАКОНДЕ: 9.11.48
Сухой ветерок обдувал лицо Ли. Он внезапно появлялся и исчезал, как вода в пустынном колодце.
Внутреннее оборудование Ли находилось в плачевном состоянии. Блуждающие блики, фрагменты. Долгие часы, проведенные в шахте, серьезно повредили ее тело. Но за этим пряталось что-то сильнее физической боли: память о том, что Войт творил с Шарифи; кружившийся хаос живой темноты, куда бросился Коэн, чтобы спасти ее.
Белла и Маккуин стояли рядом и смотрели на нее. На их бледных и осунувшихся лицах застыло выражение ужаса.
– Вы видели это? – спросила Ли, поднимаясь, чтобы сесть.
Белла кивнула.
– Что с Коэном? Ли отвернулась.
– Я сочувствую, – сказала Белла с выражением искренней печали. – Он был… добрый.
Вместо ответа Ли проверила клапан на своем дыхательном аппарате и свои внутренние устройства. Она убедилась, что, по крайней мере, основные программы функционировали, и быстро подсчитала расход воздуха.
– Нам пора идти, – сказала она. – У нас осталось всего двадцать восемь минут, чтобы добраться до Мирс и свежих баллонов. А может быть, и меньше.
Взглянув на Маккуина, она заметила, что его лицо выглядело мертвенно-бледным, хотя, возможно, причиной был свет ламп.
– Я… не очень-то много чего видел. Просто слонялся вокруг и видел только отрывки.
– Ты немного пропустил, – сказала она, поднимая свой дыхательный аппарат.
– Кэтрин? – спросила Белла. – Мы успеем добраться до Мирс? Сколько времени нам понадобится?
– Меньше двадцати восьми минут, – ответила Ли. – Или вечность. Пошли.
Шахта ожила. Она грохотала, звенела, пела. Звук резонировал в груди Ли, вызывая пульсацию в пальцах и зубах. А по интрафейсу, вспыхивая и замирая в каком-то неопределенном ритме, со свистом проносился неподконтрольный ей высокоскоростной поток данных, который замыкал ее внутренние устройства и высвечивал одно за другим зашифрованные статусные сообщения, похожие на следы от трассирующих пуль на сетчатке ее глаз.
Она на ходу проверила интрафейс. Он работал, несмотря на отсутствие Коэна. Один раз ей почти удалось получить доступ к дворцу памяти и его операционным системам, но инфраструктура не развертывалась, и ей в конце концов пришлось отключиться, ограничившись прогулкой по пустой аллее загружавшейся программы. Сам Коэн призрачно присутствовал, как будто физически реальный, так как ее тело отказывалось признать, что он больше не является частью ее самой. Это чувство, это ощущение, что он одновременно был и не был здесь, напоминало ей рассказы о людях, переживших ампутации: они спустя годы чувствовали боль в утерянных конечностях.
