– Но ведь и она не доказала это, не так ли? – спросила Ли. – У нее ничего не получилось. Это была самая известная неудача в истории физики, да? Самая крупная ошибка после того, как Колумб достиг Америки и назвал ее Индией.
– Да. Она потерпела неудачу. То есть она не доказала физическую реальность множественности миров в том виде, в котором представляла. Но, и это важно понять, теория не должна быть экспериментально доказуема, чтобы являться полезной. И то, что она сделала с теорией когерентности, было в каком-то смысле гораздо более важным, нежели регистрация результата эксперимента. Она расширила нам рамки теории для размышлений о явлениях квантового порядка. Она доказала, что даже если интерпретация квантовой механики в свете теории множественности миров не дает фактического описания Вселенной, то все же наиболее эффективный из всех существующих в настоящее время способ думать о Вселенной.
– А при чем здесь интерференция? Почему, по-твоему, она изучала интерференционные картины на «Анаконде»?
Коэн выбил из пачки сигарету и закурил, улыбаясь.
– Интерференция – в центре всего. Она – основа теории когерентности. Шарифи увидела – и это переносит нас в область теории квантовой информации, – что интерференция – обратная сторона когерентности. Если в действительности воспринимать концепцию множественности миров серьезно, то запутанность, декогерентность и интерференция становятся взаимозависимыми. По существу, они проявляются как одно и то же явление, происходящее в различных измерениях множественного мира.
– У меня от этого начинает болеть голова, Коэн.
– От квантовой механики у всех болит голова. Что есть, то есть. Но я хочу сказать, что тебе не обязательно верить в идею Шарифи или даже пытаться ее себе представлять, поскольку она действует, как и многие другие ключевые идеи квантовой механики, независимо от твоей веры в них. Уравнения Эверетта – Шарифи точно предсказывают все квантовые характеристики, которые предыдущие теории объяснить не могли. Что еще раз демонстрирует правоту моего утверждения о том, что польза теории не определяется ее достоверностью. И теория когерентности сама по себе, конечно, прекрасна. – Кончик его сигареты описал в воздухе изящную дугу, и он улыбнулся. – Ранние работы Шарифи на эту тему были самыми элегантными доказательствами в истории современной физики. А быть красивым почти так же важно, как быть полезным. По мнению Шарифи, даже более важно.
– Ты думаешь, что она искала живые месторождения в пластах, потому что в этих месторождениях скрывалась разгадка отношений между запутанностью, интерференцией и декогерентностью, что, по ее мнению, могло… что? Доказать правоту ее теорий?
– Может быть. Или, скажем, она надеялась, что сможет точнее определить какой-нибудь аспект теории когерентности. Но что бы она там ни искала, ею двигал чисто теоретический интерес. Свежее направление. Главный ответ. Новая проблема. Что-то очень значимое.
– Ну, она и нашла кое-что, – сказала Ли. – Мы об этом знаем. Но потом она стерла всю информацию. Значит, что бы она ни нашла, ей не хотелось, чтобы люди об этом узнали.
Коэн отрицательно покрутил головой.
– Я так не думаю. Шарифи не могла уничтожить информацию. Я полагаю, что преданный своему делу ученый не мог бы позволить себе так поступить.
– Даже если она поняла, что полученный результат опровергает теорию когерентности? Даже если она знала, что это разрушит все дело ее жизни и выставит ее посмешищем вроде Эверетта?
– Даже в этом случае, Кэтрин. Шарифи верила в знание. В истину. Для нее важно было быть правой, а не то, что думают о ней люди.
– Вполне возможно, – сказала Ли. – Или ты, может быть, просто знал ее не так хорошо, как думал.
Коэн помолчал немного, а когда заговорил, то взгляд его был направлен далеко за горизонт зоны Кольца, на огромный сверкающий изгиб Земли.
– Ты ведь никогда не бывала там, да? – спросил он.
– На Земле? Конечно нет. Никогда.
Никому не разрешалось возвращаться на Землю, за исключением тех, кому это было необходимо по религиозным причинам. А генетическим конструкциям нельзя было отправиться туда даже в этих случаях: они принадлежали к категории контролируемых технологий, и запрет на их поездки предусматривался правилами эмбарго.
– А я был там, – сказал Коэн. – Я там родился.
– Я знаю, – сказала Ли, поежившись.
Она смотрела старую неинтерактивную видеозапись о программе Коэна, или, точнее, о разработке эмоциональной циклической познавательной программы, которая со временем переросла в феномен независимого искусственного интеллекта, называвшего себя Коэном. Программисты рассказывали о своей работе так откровенно, что это шокировало общественность. Они рассуждали о призывном поведении, мотивах улучшения материального благосостояния, эмоциональных манипуляциях. Их слова звучали для Ли насмешкой каждый раз, когда она начинала воображать, что понимает происходящее на другой стороне интерфейса.
– На что была похожа Земля? – спросила она, уходя от воспоминания о тонких пальцах Киары, гладивших ее руки, о Роланде, одиноко стоявшем среди толпы и смотревшем на нее.
– Она была прекрасна, – сказал Коэн с таким трепетом в голосе, который человеческое ухо могло воспринимать только как желание. – Ничего подобного этой красоте никогда больше не будет во Вселенной.
– Но ведь есть еще и Мир Компсона, – сказала Ли. – Он тоже хорош. Но по-своему. То, что от него осталось.
Коэн тихо засмеялся, как будто вернулось приятное воспоминание.
– Ты – уже второй человек, кто говорит мне об этом.
– Неужели?
– Догадайся, кто был первым?
– Кто же? – спросила она.
– Ханна Шарифи.
– Боже! – вырвалось у Ли. – Лучше бы я никогда не слышала об этой женщине! Гоулд будет во Фритауне через двадцать три дня, и неизвестно, что она там устроит. Я должна оказаться там до нее. Мне нужно знать, чем занималась Шарифи. Что она от нас скрывала.
«И я должна знать, насколько я могу доверять тебе, Коэн».
Но задать этот вопрос вслух она не могла.
Не могла, потому что каким-то животным инстинктом; затаившимся в укромном уголке ее сознания, понимала, что на этот вопрос у него не было ответа.
После визита в зону Кольца собственное жилище Ли на станции показалось ей еще более жалким и убогим.
Она вышла из сети, закурила сигарету, надеясь, что эта – последняя на сегодня, и стала просматривать вечерние спин-сообщения, приглушив звук. В голове ее проносились обрывки смутных воспоминаний.
Шарп прислал копии заключений о смерти Шарифи и Войта, и Ли рассеянно просматривала их, решив все внимательно изучить утром. Он определил, что смерть Шарифи наступила в результате удушья. Повреждения головы и руки Шарифи были нанесены при жизни, что объясняется наличием кровотечения. И в дополнение ко всему, перед смертью она прокусила себе кончик языка.
