Не успел я как следует освоиться в новом жилище, как загудел входной сигнал. Видно, те, кто пришел, думали, что я сплю, и потому не воспользовались люминаторами. Я старался представить себе, кто бы это мог быть. Может, Сана?..
О, несчастный день! У двери домика застыла все та же темно-лиловая туша.
– В чем дело, Патери? И к чему эти церемонии с сигналами?
– Доктор Элиа приглашает ужинать.
– Весьма благодарен, но ты мог сообщить это по фону.
Патери Пат глянул на меня как-то искоса, как смотрят на людей, которые могли бы о чем-то догадаться.
– В твоем домике фон не работает. Завтра починят.
Я понял, что его не починят и завтра. Вернее, не подключат. Вот только почему?
– А другого сарая для меня не найдется?
– Пока нет. В соседних коттеджах размещены обезьяны и кролики, которые летели вместе с тобой.
Час от часу не легче. Четыре месяца я летел вместе с целым зверинцем и даже не подозревал об этом.
– Постой, почему же они не передохли? Кто с ними нянчился?
– «Бой».
Очень мило! Мне так не хватало элементарного комфорта, а робот для бытовых услуг был предоставлен не мне, а моим четвероногим спутникам.
– А могу я поинтересоваться, для чего была затеяна эта игра в прятки, да еще и со зверюшками, как на хорошем детском празднике?
– Проверка. Ты мог аккумулировать неизвестное излучение. А оно, в свою очередь, оказало бы необратимое влияние на другие организмы.
– К счастью, я даже в этом оказался абсолютно бездарен.
– К счастью.
– Но теперь-то вы уверены, что я могу свободно общаться с людьми?
– Отнюдь нет. Воздействие сказывается месяца через два-три. Зараженный организм как бы проходит инкубационный период. Потом – распад тканей, в первую очередь – сетчатки глаза.
– Необратимый?
– Пока – да. Мы можем пока только задержать процесс; остановить, обратить – нет.
– Постой… А откуда это тебе известно?
Патери Пат замялся. «Сейчас солжет», – безошибочно определил я.
– На трассе Венера – астероид Рапс под аналогичное излучение попал буй с контрольными обезьянами.
Мы оба понимали, что это неправда.
– Ладно. Спрошу у Элефантуса.
– Не стоит, – живо возразил Патери Пат, – не забывай, что если кто-то из нас уже заражен, то это он.
– Или ты.
– Не думаю. Я осторожнее.
Внезапно меня осенило. Багровая рожа Патери Пата явно носила следы какого-то недавнего облучения. Защитный слой! Модифицированные клетки противостоят любым лучам в несколько тысяч раз сильнее, чем обычные. Он носил как бы скафандр из собственной кожи. Тогда, до моего отлета, уже ставились такие опыты, и я читал о первых положительных результатах. Видно, за эти годы ученые сумели добиться полного защитного эффекта, но вот сопровождающий его колористический эффект… Да. Я бы предпочел остаться неосторожным.
Я тихонько глянул на Патери Пата. Он шагал вразвалку, огромные кулаки, обтянутые фиолетовой кожей, мерно качались где-то возле колен. Ничего себе монолит, ходячий символ единства физической силы и интеллекта.
– И сколько я еще буду тут торчать?
– Месяца три. Ведь четыре ты уже провел с обезьянами. И потом, как скоро ты освоишь новую профессию.
– Ну, положим, не совсем новую. Кое в чем я могу дать сто очков вперед своему Педелю.
– Кому?
– Тому субъекту цвета голубиного крыла, которому поручено превратить меня из неуча в полноправного члена вашего высокоинтеллектуального общества.
Патери Пат промолчал. Но по этому молчанию я мог догадаться, что он отнюдь не возражает против такого самоопределения, как «неуч».
– Ладно, – сказал я. – Пойдем, закусим на скорую руку, а там я примусь за науку с упорством египетского раба.
– Египетские рабы не были упорными. Их просто здорово били.
– Милый мой, а что ты со мной делаешь?
Обед в доме Элефантуса проходил мирно. Хорошо еще, что всеобщая торопливость не коснулась процесса еды. Но зато, как я понял, обеденное время стало теперь и временем отдыха. Сразу же после еды все возвращались на рабочие места. Как при такой системе Патери Пат умудрялся оставаться толстым, для меня было загадкой. Что касается меня, то бессонница и постоянное наблюдение Элефантуса и Патери Пата благотворно сказывались на стройности моей фигуры. Я с невольной симпатией посмотрел на Элефантуса. Гибким и легким движением он принял у «боя» блюдо с жарким и, как истый хозяин дома, неторопливо разрезал великолепный кусок мяса. Натуральное вино, только земные фрукты. Олимпийское меню. А вот Патери Пат, как ни странно, вегетарианец. Между тем. я нисколько бы не удивился, если бы увидел его пожирающим сырое мясо с диким чесноком. Словно разгадав мои мысли, он исподлобья глянул на меня. У, людоед: обсасывает спаржу, а сам, наверное, мечтает…
– О чем ты думаешь, Патери?
– Если метахронированная экстракция возбужденных клеток эндокринных желез…
Он был безнадежен.
– Простите меня, доктор Элиа, могу я задать вам несколько вопросов?
– Если мой опыт позволит мне ответить на них – я буду рад.
– Если я не ошибаюсь, вскоре после моего отлета был осуществлен запуск «Овератора»?
– Да, совершенно верно.
– Дал ли этот эксперимент результаты, которых от него ожидали?
Элефантус немного помолчал. Патери Пат перестал жевать и уставился на него.
– Мне трудно так сразу ответить на ваш вопрос, Рамон. Вам, несомненно, хотелось бы, чтобы за эти одиннадцать лет Земля неузнаваемо изменилась, появились бы фантастические сооружения, висячие бассейны величиной с Каспийское море или подземные сады в оливиновом поясе… Но вы ведь этого не обнаружили, не так ли, Рамон?
Я кивнул. Действительно, я был немного разочарован, увидав, как мало изменилась Земля. Космодром, и тот остался прежним.
– Не разочаровывайтесь. С тех. пор, как все промышленные центры, прекрасно управляемые на расстоянии, были перенесены на Марс, а Венера была отдана под плантации естественной органики, Земля несет на себе функции интеллектуального центра Солнечной. И, надо отдать ей справедливость, она прекрасно для этого приспособлена. Вы знаете, сколько веков трудились над этим люди и машины. Вряд ли будет целесообразно менять что-либо в корне, так что нам остаются лишь доделки.
Элефантус прикрыл глаза и медленно потягивал вино. Глянуть на него со стороны – идеальный земной интеллигент в идеальных для него условиях.
– Но вы вряд ли обратили внимание на другое, – продолжал он. – Мне сто сорок три. Вы знаете? Я снова кивнул.
