С каждым годом он чувствовал все меньше и меньше. Скоро вообще ничего чувствовать не будет. Состояние, которого он попеременно жаждал и ужасался в те случайные промежутки времени, когда был достаточно трезв, чтобы об этом думать.
Шей Синклер была тогда ребенком тринадцати лет. Теперь у нее, наверное, муж и дети, и только неясные воспоминания сохранились о том, как ее коснулась смерть. Иногда, быть может, кошмары. Он надеялся, что жизнь у нее счастливая.
Спустя два дня после прерванного ужина он взошел на борт звездолета с саквояжем в руке. Войдя в шлюз, он обернулся и посмотрел назад. Его никто не провожал.
От Эллы не было ни слова. И он тоже не пытался с ней связаться. Есть вещи, недоступные его искусству целителя, и так оно и останется.
Доктор Чанг послала ему два сообщения о состоянии Шей. Потеря памяти незначительная. Слабое нарушение слуха уже исправляется. Наиболее серьезными последствиями оказались сильные ночные кошмары, в которых какое-то безрукое чудовище копалось в ее внутренностях, и от этих кошмаров она просыпалась с криком, несмотря на применение седативных средств. Сообщения были очень официальные и написанные тоном спокойного извинения.
Перед самым отбытием он отправил ответ:
ДОРОГАЯ Д-Р ЧАНГ! Я РАД, ЧТО РЕБЕНОК ХОРОШО ПОПРАВЛЯЕТСЯ. Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ВЫ ЗНАЛИ, ЧТО В СЛУЧИВШЕМСЯ НЕТ НИКАКОЙ ВАШЕЙ ВИНЫ: ВЫ ПРЕНЕБРЕГЛИ БЫ СВОИМИ ОБЯЗАННОСТЯМИ, ЕСЛИ БЫ НЕ ОБРАТИЛИСЬ К ЛЮБОЙ ДОСТУПНОЙ ВАМ ПОМОЩИ, А ТО, ЧТО ПРОИЗОШЛО МЕЖДУ МНОЙ И ЭЛЛОЙ, БЫЛО, ВЕРОЯТНО, НЕИЗБЕЖНО. ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ ЭТО ПОСЛУЖИЛО ДОБРОМУ ДЕЛУ.
НО ПРОШУ ВАС, БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ В ВАШЕЙ ЗАВИСТИ. ЛЮДИ ВРОДЕ МЕНЯ — НЕУДАЧНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ. ВРАЧ ДОЛЖЕН СЛУЖИТЬ ЛЮДЯМ, А НЕ ПРОСТО БЫТЬ УСТРАНИТЕЛЕМ ИХ БЕДСТВИЙ, КАК Я И МНЕ ПОДОБНЫЕ. ПРИ ВСЕХ МОИХ КАЖУЩИХСЯ ПРИОБРЕТЕНИЯХ Я ПОТЕРЯЛ ГОРАЗДО БОЛЬШЕ. МНЕ УЖЕ НЕДОСТУПНА ТА ДРАГОЦЕННАЯ СВЯЗЬ С МОИМИ ПАЦИЕНТАМИ, КОТОРАЯ ДЕЛАЛА МЕНЯ ТЕМ, ЧЕМ Я БЫЛ, — А ИМЕННО, ХОРОШИМ ВРАЧОМ. ЦЕЛИТЕЛЕМ.
Я СЛЫШАЛ, ЧТО ВЫ ГОВОРИЛИ, И ЭТО БЫЛО НЕВЕРНО. ВЫ ОСТАНЕТЕСЬ ЦЕЛИТЕЛЕМ, И ВАШЕ ИСКУССТВО НЕ УСТАРЕЕТ НИКОГДА.
ЭТО Я СТАЛ ВСЕГО ЛИШЬ МЕХАНИЧЕСКИМ УСТРОЙСТВОМ.
ПОВЕРЬТЕ МНЕ, ЭТО СОВСЕМ НЕ ОДНО И ТО ЖЕ.
Оказавшись в шаттле, Марши плюхнулся в кресло, и в висках запульсировали красные удары головной боли. Пока он искал в поясной сумке снотворное, от которого все больше и больше зависел, к нему подошел стюард шаттла, держа в руках объемистую коробку в фольге.
— Доктор Марши?
— Да?
А, вот она. Он выдавил таблетку из упаковки и положил в рот. Она была горькой, но все сейчас имело такой вкус. Он проглотил, не запивая.
— Мне велели передать вам этот пакет. — Стюард протянул ему коробку. — Осторожнее, сэр, он тяжелый.
Действительно. Неожиданно тяжелый.
— Спасибо. — Марши опустил коробку на колени и вытащил из сумки пятикредитовую фишку. — Спасибо вам. Когда вы будете разносить напитки?
— Сразу после старта, сэр. — Стюард поднес руку к козырьку. — Спасибо, сэр.
Сунув на ходу фишку в карман, стюард пошел дальше по проходу. Марши положил коробку на соседнее пустое сиденье, снова приподнял, не в силах сдержать любопытство.
Под фольгой был ящик из углеродного волокна, а в ящике…
Он снова сидел в буфете, держа в руке бокал «Мауна-лоа» и вспоминая этот момент с болезненной ясностью. Как будто это было вчера, а не десять лет назад.
В коробке была обожженная неглазированная глиняная скульптура цвета старой слоновой кости. Произведение было тщательно вылеплено и при этом наспех вырублено чистой энергией и эмоциями — красноречивое доказательство, что талант Эллы с годами не угас, несмотря на всю шумиху.
Группа изображала двух скульпторов, начавших работу над статуей обнявшихся любовников. Но один из скульпторов беспомощно стоял рядом, подняв полный надежды взгляд на незаконченных любовников. Руки его лежали возле его ног, перекрещенные в запястьях, и в кулаках еще были зажаты инструменты. Обрубками рук он поднимал к скульптуре раненого ребенка, как будто в мольбе.
Второй скульптор, высокая худая женщина, скорчилась рядом с ним на земле, и на отвернувшемся ее лице была маска стыда неудачи. Поза была такова, будто она не может набраться храбрости собрать рассыпанные инструменты и встать, сделать первый шаг в попытке закончить работу, которую они вместе начали. Отвернулась она и от коллеги-скульптора, и от работы одинаково.
Контуры любовников были только намечены, но не оставалось сомнения, кто это такие.
Марши помнил, как долго смотрел на эту скульптуру, и слезы текли у него по лицу.
Когда зазвучал сигнал, предупреждающий об ускорении, Марши вложил скульптуру в футляр и пристегнул ремнем к соседнему креслу.
Она поняла. Не то чтобы это хоть что-то меняло, но она хотя бы поняла.
Марши уставился на пустой бокал, блуждая между прошлым и настоящим, и ему они оба одинаково не нравились.
Вернулась официантка. Она принесла тарелку и чистую вилку.
— Шоколадный пирог, сэр. Надеюсь, вам понравится.
Он ответил кривой улыбкой:
— Он выглядит великолепно.
Официантка заменила пустую бутылку «Мауна-лоа» полной.
— И ваше виски. Могу я еще что-нибудь вам принести?
— Нет, спасибо. У меня уже есть все, что нужно.
Она ушла. Он открыл бутылку и налил себе в бокал, потом отщипнул вилкой и попробовал кусок пирога.
Прекрасный вкус. Но виски лучше.
— Я хочу с вами поговорить, доктор Марши. — Безапелляционный тон и ироническое подчеркивание слова «доктор».
Смуглая женщина с ястребиным лицом, которую он раньше приветствовал бокалом, подошла к его столу. Занимаясь второй бутылкой «Мауна-лоа» и предаваясь воспоминаниям об Элле, он смутно ощущал ее присутствие. Она и ее спутник несколько минут спорили свистящим шепотом. Наконец ее спутник встал из-за стола и с сердитым лицом вышел.
Она еще посидела, глотая кофе и явно доводя себя до вершины гнева. Наконец она отбросила салфетку, встала, подошла к столу Марши и заняла позицию напротив. Руки ее были скрещены на внушительной груди, и женщина излучала столько праведного гнева, что виски у него в бокале могло бы забулькать и закипеть.
Он вгляделся в табличку с именем на темно-синем жакете. Д-р Немела Хан. Это объясняло ее блестящее владение арабскими инвективами.
Он спокойно встретил ее гневный взгляд и поджатые губы.
— Я в этом сомневаюсь.
Темные брови сдвинулись на ее лице:
— Что вы этим хотите сказать?
— Только то, что сказал, — безмятежно ответил он. — Вы не хотите со мной говорить. Вы вообще не хотите иметь со мной ничего общего. И говорить вы тоже не хотите. Ораторствовать — быть может. Клеймить — быть может. Оскорблять и судить — почти наверное. Можете поберечь дыхание, доктор Хан. Я все это уже слышал. — Он поднял бокал и сделал неспешный глоток. — Если я не ошибаюсь, многое из этого я слышал от вас как раз сегодня. Зачем же повторяться?
