Стояла душная влажная ночь. Валери взяла меня под руку. Гам дискотеки растворился у нас за спиной; слышалось только жужжание раций: это охрана патрулировала территорию. Миновав бассейн, мы свернули в сторону океана и вышли на пустынный пляж. В нескольких метрах от нас волны тихо лизали песок; ниоткуда не доносилось ни звука. Вернувшись в бунгало, я разделся и лег ждать Валери. Она почистила зубы, разделась и легла рядом. Я прижался к ее обнаженному телу. Одну руку положил ей на грудь, другую – на низ живота. Это было так приятно.
8
Проснувшись, я увидел, что лежу в кровати один, голова слегка побаливала. Я поднялся, пошатываясь, закурил; после нескольких затяжек почувствовал себя лучше. Натянув брюки, я вышел на террасу, под ногами хрустел песок – видно, его нанесло за ночь ветром. День еще только занимался; дымка заволакивала небо. Я прошел несколько метров в сторону моря и увидел Валери. Она ныряла в волну, делала несколько гребков, вставала на ноги, ныряла снова.
Я остановился, затянулся еще раз; дул прохладный ветерок, и я не решался войти в воду. Валери обернулась, заметила меня и, замахав рукой, крикнула: «Иди сюда, не бойся!» В эту минуту из-за облаков проглянуло солнце и осветило всю ее. Грудь и бедра ослепительно засверкали, в волосах на голове и на лобке заискрилась пена. Я застыл на месте, отчетливо понимая, что эту картину не забуду никогда; вместе с некоторыми другими она проплывет перед глазами в последние предсмертные мгновения, если такое и в самом деле бывает.
Окурок обжег мне пальцы; я бросил его на песок, разделся и пошел к морю. Вода оказалась прохладной и очень соленой – настоящая оздоровительная процедура. На поверхности воды блестела полоска солнца, уходившая прямо к горизонту; я вдохнул поглубже и нырнул в нее.
Потом мы сидели, закутавшись в полотенца, и смотрели, как над океаном разгорается день. Облака постепенно рассеивались, и солнце шире разливалось по земле. По утрам иногда все кажется таким простым. Валери откинула полотенце, подставила тело солнцу. «Не хочется одеваться,» – сказала она. «А ты оденься чуть-чуть,» – посоветовал я. Над морем парила птица, внимательно вглядываясь в воду. «Я люблю плавать, люблю заниматься любовью, – сказала Валери. – Но не люблю танцевать, не умею развлекаться; я всегда терпеть не могла вечеринки. Разве это нормально?»
Я задумался, потом ответил: «Не знаю… Но сам я устроен точно так же».
Народу к завтраку вышло немного, но Жан Ив уже сидел за чашкой кофе с сигаретой в руке: лицо небритое, глаза невыспавшиеся; он помахал нам рукой. Мы сели напротив него.
– Ну как итальянка? – спросила Валери, принимаясь за яичницу.
– Да никак. Стала мне рассказывать, что занимается маркетингом, что поссорилась со своим парнем и поэтому поехала отдыхать одна. Мне надоело, и я ушел спать.
– Ты бы с горничными попробовал… Он хмыкнул и затушил окурок.
– Что у нас сегодня? – спросил я. – Я в том смысле, что планировались «новые открытия».
– Да, да… – Жан Ив скорчил скучающую физиономию. – Откровенно говоря, с открытиями слабовато. Мы мало что успели наладить. Я впервые имею дело с социалистической страной, а у них, похоже, трудно что-либо сделать экспромтом. Короче, сегодня после обеда какая-то завлекаловка с дельфинами… – Он взял себя в руки и пояснил: – Насколько я понял, будет представление с дельфинами, а потом можно будет с ними поплавать; наверное, сесть на них верхом или что-нибудь в этом роде.
– Знаю я этот номер, – вмешалась Валери. – Ничего хорошего. Все думают, дельфины такие ласковые, приветливые. Ерунда: они организованы в группы, внутри групп – строгая иерархия, во главе – самец; они довольно агрессивны: между ними случаются смертельные схватки. Я один раз пробовала плавать с дельфинами – так меня самка укусила.
– Ну хорошо, хорошо… – Жан Ив примирительно развел руками. – Словом, сегодня после обеда для желающих – дельфины. Завтра и послезавтра – двухдневная экскурсия в Баракоа; должно быть неплохо, так я надеюсь. А потом… – он задумался, – потом всё. Нет, еще в последний день, перед отлетом, обед с лангустами и посещение кладбища в Сантьяго.
В ответ мы промолчали.
– Н-да… – пробормотал Жан Ив расстроенно. – Похоже, с Кубой мы немного напортачили. И вообще, – продолжал он после паузы, – у меня впечатление, что в этом городке что-то не клеится. Скажем, вчера на дискотеке я не видел, чтобы люди активно знакомились, даже молодые. Ессо
[17]
, – заключил он и махнул рукой.
– Социолог был прав… – задумчиво произнесла Валери.
– Какой социолог?
– Лагарриг, «поведенец». Он правильно сказал, что времена «Загорелых» остались далеко позади.
Жан Ив допил кофе, сокрушенно покачал головой, даже скривился:
– Вот уж не думал, что буду тосковать по временам «Загорелых».
По дороге на пляж нас обступили продавцы всяких паршивеньких ручных поделок; впрочем, ничего страшного, не так уж их было много, и вели они себя не слишком навязчиво; чтоб отделаться от них, достаточно улыбнуться и с сожалением развести руками. Днем кубинцам разрешалось приходить на пляж для курортников. «Им и продать-то особенно нечего, но они стараются изо всех сил», – объяснила мне Валери. В этой стране, похоже, никто не мог жить на зарплату. Ничего не ладилось: не хватало бензина, запчастей для машин. У туриста складывалось впечатление эдакой патриархальной утопии: крестьяне пахали на волах, ездили на телегах… Только это была не утопия и не экологический заповедник, а реальный быт страны, отставшей от индустриального века. Куба пока еще экспортировала кое-какие сельскохозяйственные продукты: кофе, какао, сахарный тростник; но промышленное производство практически сошло на нет. Невозможно было купить самые элементарные вещи: мыло, бумагу, шариковые ручки. Хорошо снабжались только магазины импортных товаров, где все продавалось на доллары. Кубинцы выживали только за счет приработков, то есть за счет туризма. В привилегированном положении находились те, кто работал непосредственно в туриндустрии; все прочие тем или иным способом старались раздобыть валюту: приторговывали, оказывали разные услуги.
Я лежал на песке и размышлял. Смуглые мужчины и женщины, шнырявшие между стайками туристов, видели в нас исключительно ходячие кошельки и ничего больше; правда, то же самое происходило во всех странах третьего мира. Особенность Кубы заключалась именно в катастрофической неспособности наладить производство. В производстве я не смыслил ровным счетом ничего. Я был целиком и полностью приспособлен к веку информации, то есть не приспособлен ни к чему. Валери и Жан Ив, как и я, умели оперировать информацией и капиталами; они делали это с умом и обладали конкурентоспособностью, тогда как я работал рутинным бюрократическим способом. Но никто из нас троих и никто из знакомых мне людей не смог бы, скажем, в случае блокады со стороны иностранной державы наладить изготовление чего бы то ни было. Мы не имели ни малейшего понятия о том, как плавить и обрабатывать металлы или штамповать пластмассу. Не говоря уже о более современных вещах: оптических волокнах или микропроцессорах. Нас окружали предметы, о которых мы не знали ничего: как они делаются, какие для этого необходимы условия. Размышления мои повергли меня в панику, я испуганно огляделся: передо мной лежали полотенце, солнцезащитные очки, крем для загара, книга Милана Кундеры карманного формата. Бумага, хлопок, стекло: какие сложные машины, какая мудреная технология требуется для их изготовления! Или возьмем купальник Валери: он состоит на 80 процентов из латекса, на 20 процентов – из полиуретана, производство которых для меня – китайская грамота. Я просунул пальцы под бюстгальтер: под сплетением синтетических волокон нащупал живую плоть. Тогда я продвинул руку дальше и почувствовал, как затвердевает сосок. Вот этот процесс мне доступен, это я умею. Солнце начинало припекать. Войдя в воду, Валери сняла трусики, обвила ноги вокруг моей талии и легла на спину. Ее отверстие раскрылось. Я вошел в нее мягко и заскользил туда-сюда в ритме волн. Это получалось само собой. Я остановился, чуть-чуть не доведя дело до кульминации. Мы вышли обсохнуть на солнце.
