Часов в шесть она зашла меня проведать; я заснул за чтением. Она сняла купальник, приняла душ и вернулась ко мне, обвязав полотенце вокруг талии; волосы ее были чуть влажными.
– Ты скажешь, у меня навязчивая идея, но я спросила у немки, чем негры лучше белых. Поразительно, но факт: белые женщины предпочитают спать с африканцами, а белые мужчины – с азиатками. Мне надо знать почему; это важно для нашей работы.
– Некоторым белым мужчинам нравятся негритянки, – заметил я.
– Это реже. Сексуальный туризм распространен в Африке несравнимо меньше, чем в Азии. Правда, в Африке вообще меньше туристов.
– И что она тебе ответила?
– Всякие общеизвестные вещи: негры раскрепощены, мужественны, умеют радоваться жизни, веселиться от души, с ними легко.
При всей банальности ответ немки содержал зачатки стройной теории: белые – это вроде как закомплексованные негры, стремящиеся обрести утраченную сексуальную непосредственность. К сожалению, такая логика не объясняла ни мистической притягательности азиатских женщин, ни того, что сексуальные данные белых мужчин, по многочисленным свидетельствам, высоко ценятся в Черной Африке. Тогда я стал разрабатывать теорию более сложную и одновременно более сомнительную; в двух словах она сводилась к следующему. Белые хотят посмуглеть и танцевать негритянские танцы, черные хотят иметь светлую кожу и прямые волосы. Человечество в целом тяготеет к смешению кровей и, шире, к единообразию и реализует это в первую очередь посредством такой элементарной вещи, как секс. Только один человек осуществил это на практике – Майкл Джексон: он не белый и не черный, не молодой, не старый и даже в некотором смысле не мужчина и не женщина. Никто толком не представляет себе его личную жизнь; он вышел за рамки обычных человеческих категорий. Вот почему его можно назвать выдающимся актером, самым выдающимся актером, единственным в своем роде. Все прочие – Рудольф Валентино, Грета Гарбо, Марлен Дитрих, Мэрилин Монро, Джеймс Дин, Хэмфри Богарт – талантливы, но не более того: они лишь копировали человека, переносили его на экран; Майкл Джексон первый попытался пойти дальше.
Занятная теория, Валери выслушала ее с вниманием; самому же мне она не показалась достаточно убедительной. Если ей следовать, можно ли предположить, что первый киборг, т. е. первый человек, который согласится имплантировать в свой мозг элементы искусственного интеллекта, станет выдающимся? Может, и да; только это не имело прямого отношения к нашей теме. Майкл Джексон хоть и звезда, но на секс-символ никак не тянет; стимулировать массовый приток туристов, который бы сделал рентабельными крупные капиталовложения, надо более примитивным способом.
Вскоре Жан Ив и вся компания вернулись с экскурсии по городу. В местном краеведческом музее основное внимание уделялось тайно – первым здешним жителям. Они вели, насколько известно, мирную жизнь, занимались земледелием и рыболовством; с соседними племенами не конфликтовали; испанцам не составило труда истребить народ, так мало подготовленный к войне. Сегодня от него не осталось ничего, кроме, может быть, неуловимых черточек в наружности отдельных людей; культура их тоже исчезла бесследно, если только вообще существовала. Христианские проповедники, пытавшиеся – большей частью понапрасну – донести до них евангельскую весть, запечатлели их на рисунках: они пашут землю, стряпают на огне, полуобнаженные женщины кормят младенцев грудью. Создается впечатление если не эдема, то, по крайней мере, замедленного течения истории; испанцы своим появлением закрутили ее колесо побыстрей. В результате обычного по тем временам конфликта между господствующими колониальными державами Куба в 1898 году обрела независимость и тут же перешла под власть американцев. В начале 1959 года, после многолетней гражданской войны, повстанцы под предводительством Фиделя Кастро одержали победу над регулярной армией и вынудили Батисту бежать. Учитывая, что весь мир был разделен тогда на два лагеря, Куба присоединилась к советскому блоку и установила у себя режим марксистского типа. Лишившись материально-технической поддержки после крушения Советского Союза, этот режим угасал. Валери надела коротенькую юбку с разрезом на боку и маленькую черную кружевную кофточку; мы еще успевали выпить перед ужином коктейль.
Все собрались у бассейна и любовались закатом над бухтой. Неподалеку от берега ржавел остов грузового судна. Там-сям застыли на воде суденышки поменьше; все это оставляло впечатление крайнего запустения. С городских улиц не доносилось ни звука; робко зажглись несколько фонарей. За столом с Жаном Ивом сидели понурый мужчина лет шестидесяти с худым изможденным лицом и другой, значительно моложе первого, лет тридцати, не более; в последнем я узнал управляющего гостиницей. Я видел его несколько раз в течение дня, он суетился между столиков, бегал туда-сюда, проверял, всех ли обслужили; его лицо казалось источенным постоянной беспредметной тревогой. Завидев нас, он вскочил, пододвинул два стула, позвал официанта, убедился, что тот пришел, и поспешил на кухню. Старик же печально глядел на бассейн, на парочки за столами и, похоже, на мир вообще. «Бедный кубинский народ, – произнес он после долгого молчания. – Им больше нечем торговать, кроме своих тел». Жан Ив объяснил нам, что старик – отец управляющего и живет по соседству. Сорок лет назад он участвовал в революции, батальон, в котором он служил, одним из первых примкнул к восстанию Кастро. После войны работал на никелевом заводе в Моа сначала простым рабочим, потом мастером, потом, закончив учебу в университете, – инженером. Как герой революции, он сумел выхлопотать сыну солидную должность в туристической индустрии.
“Мы потерпели поражение… – сказал он глухим голосом, – и мы сами виноваты. Нами руководили очень достойные люди, исключительные люди, идеалисты, ставившие интересы родины выше своих собственных. Я помню, как Че Гевара приехал в наш город на открытие завода по переработке какао; помню его мужественное честное лицо. Никто никогда не мог сказать, что комманданте нажился на революции, получил какие-то блага для себя или своей семьи. Также и Камило Сьен-фуэгос, и другие наши вожди, и даже Фидель – Фидель, конечно же, любит власть, хочет сам всем распоряжаться; но он бескорыстен, у него нет роскошных вилл и счетов в швейцарских банках. Так вот, Че приехал к нам на завод и произнес речь, призывая кубинцев после вооруженной борьбы за независимость выиграть мирную битву за производство; это было незадолго до его отъезда в Конго. И мы могли выиграть эту битву. Здесь богатейший край, земля плодородна, воды много, все растет в изобилии: кофе, какао, сахарный тростник, экзотические фрукты. В недрах – залежи никелевой руды. С помощью русских у нас построили ультрасовременный завод. Через полгода производительность упала вдвое: рабочие таскали шоколад, и лом, и в плитках, уносили домой, продавали иностранцам. То же самое происходило на всех заводах по всей стране. Если воровать было нечего, они работали из рук вон плохо, ленились, притворялись больными, прогуливали. Я многие годы пытался их образумить, уговаривал трудиться в интересах родины, но все напрасно”.
Он смолк; день догорал над Юнке – возвышавшейся над холмами усеченной горой с плоской, как стол, вершиной, удивившей в свое время Колумба. Из ресторана доносилось звяканье посуды. Что может побудить людей выполнять скучную и тяжелую работу? Вот, на мой взгляд, единственный осмысленный вопрос в политике. Из рассказа старика напрашивался удручающий и беспощадный вывод: только деньги; во всяком случае, совершенно очевидно, что революция не создала нового человека, способного руководствоваться более альтруистическими мотивами. Кубинское общество, подобно всем другим, оказалось лишь хитроумной системой надувательства, придуманной для того, чтобы позволить некоторым гражданам этих скучных и тяжелых работ избежать. Но здесь система дала сбой, обман раскрылся, и люди уже не надеялись воспользоваться в будущем плодами совместного труда. В результате ничто не функционировало, никто не работал и ничего не производил, а кубинское общество не могло прокормить своих граждан.
