— Честно говоря, думала, что ты любишь черный, очень крепкий и без сахара. Знаменитый художник, гоняющий по городу на «харлее-дэвидсоне», должен пить горький-прегорький кофе, от которого волосы на груди растут, как трава.
— Как ты, должно быть, заметила, волос у меня на груди и без того хватает, а отраву предпочитаю принимать с сахаром.
Странный комментарий! Должно быть, как нередко случается у Криса, без скрытого смысла здесь не обошлось. Спрашиваю себя, не исчезнет ли он из моей жизни прежде, чем я успею его понять. Как знать… хотелось бы верить, что времени хватит. Пожалуй, моя клятва жить сегодняшним днем и не заглядывать в будущее начинает казаться мне неверным решением, мешающим раздвинуть временны́е рамки.
Крис был прав: он действительно опасен. Или он не сказал, что опасен? Понятия не имею, зачем понадобилось отпугивать меня с упорством, достойным лучшего применения, но готова предложить собственную версию: он опасен, и все же, несмотря на очевидный риск, мне безумно хочется пройтись по лезвию ножа.
Глава 20
Через несколько минут зубная щетка и паста явились по трубопроводу в стене, очень похожему на банковскую пневматическую почту. Я бегом бросилась в ванную, чем очень насмешила Криса: кто же чистит зубы перед едой?
И вот теперь мы сидим за кухонным столом и пьем кофе со сливками, ароматизированными лесным орехом. По словам Криса, он очень их любит и даже возит с собой в Париж, потому что там такие найти невозможно.
— Ни разу не пробовала лесной орех, — признаюсь честно. — Простая ванильная девушка. — Глупое замечание выскакивает прежде, чем успеваю спохватиться.
Крис улыбается:
— Что ж, в таком случае возьму на себя смелость нарушить твой ванильный обычай. — Он кивает в сторону моей чашки. — Попробуй.
Ах, Господи, снова двусмысленность, но на сей раз приходится признать, что сама ее спровоцировала. Интересно, что он подразумевает под ванилью? Что, если мою фигуру, распростертую на стеклянной стене? Это была ваниль? Не для меня, конечно. Но долгое время я оставалась очень-очень ванильной, а теперь готова позволить себе что-то новое, более острое и пикантное.
— Может быть, расскажешь, о чем размышляешь? — предлагает Крис.
— О! — Вздрагиваю и понимаю, что задумалась слишком глубоко, причем понятно, что о замечании насчет «ванили». — Нет. Пожалуй, эти мысли лучше оставить при себе.
Он явно заинтригован, но я притворяюсь, что не замечаю любопытства, и делаю несколько глотков теплого орехового кофе.
— Ммм… вкусно. Очень вкусно.
Крис одобрительно кивает и произносит многозначительно, с явным подтекстом:
— Обещаю, что в будущем тебя ждет не одна лишь ваниль.
Щеки вспыхивают горячим румянцем.
— А краснеешь, как самая настоящая скромная маленькая учительница, — комментирует Крис. — Полна противоречий, не так ли, Сара?
Он, разумеется, прав. Чувствую себя странно: кажется, что плыву между двух берегов — на одном продолжается привычная, простая, скучная жизнь, а другой наполнен темной эротикой — и не могу пристать ни к одному из них. Пожимаю плечами:
— Возможно.
— Полагаю, так и есть.
Прожигаем друг друга огненными взглядами и, чтобы как-то разрядить накаленную атмосферу, принимаемся за еду. Первый же кусочек будит зверский аппетит. Знала, что голодна, но не представляла, что настолько.
— Тебе смело можно присуждать звезду Мишлена: омлет просто потрясающий.
— Замечательное блюдо: готовить просто, а испортить трудно.
— Ты не пробовал мой омлет.
Крис смеется, а я вздыхаю и смотрю в окно. Утренний город выглядит яркой картиной в раме: сияющее голубое небо, бесконечный синий океан, а по краям зеленые холмы с разбросанными кое-где разноцветными зданиями.
— У тебя здесь настоящий Олимп, недостижимая вершина мира. — Ставлю на стол локоть, подпираю рукой подбородок и печально добавляю: — Особенно если сравнить с моей квартирой и парковкой под окнами. — Смотрю на Криса. — А из студии открывается такой же божественный пейзаж?
— Да. Если хочешь, покажу.
Не просто хочу, а мечтаю увидеть, где он работает!
— Буду очень рада.
— Собственно, я и купил эту квартиру ради вида из студии. Люблю Сан-Франциско, этот город вдохновляет. Здесь мой дом — навсегда.
— А когда ты переехал в Париж?
— Давно, еще в детстве. Нас перевез отец; мне тогда исполнилось тринадцать.
Безуспешно пытаюсь вспомнить, что мне известно о его семье, помимо блестящей музыкальной карьеры Мерита-старшего.
— А твоя мама…
— Умерла.
— О! — Опускаю локоть и выпрямляюсь. Одно-единственное слово выражает больше, чем долгий подробный рассказ. — Сочувствую.
— А я тебе. — Голос звучит мягко, серьезно.
Пытаюсь разгадать бесстрастное выражение лица, стремлюсь понять, что кроется за внешним спокойствием, и задаю опасный вопрос:
— А сколько тебе было лет, когда она умерла?
Затаив дыхание, жду ответа, которого, возможно, и не будет. В конце концов, Крис прямо сказал, что не рассказывает о себе женщинам, с которыми… что? Встречается? Спит? Не знаю. Ничего не знаю и вообще не понимаю, что происходит со мной и с моей жизнью.
— Мама погибла в автомобильной аварии. Мне тогда было пять лет.
Он выдает информацию без малейшего колебания, как будто рассказывает чужую историю, однако я отлично понимаю и эту манеру, и сам способ справляться с личным горем. Приходится найти в душе подходящий укромный уголок и аккуратно складывать туда беды, а иначе недолго взорваться и сгореть.
— А я потеряла маму в двадцать два, — сообщаю я, даже не пытаясь искать слова утешения. Сама выслушала множество разного рода соболезнований и твердо знаю, что ничего не помогает. — В тот день, когда я должна была получить диплом колледжа, у нее случился инфаркт.
Крис молча на меня смотрит: так, без слов, мы оба вновь переживаем каждый свою потерю. Слова не нужны. Мы оба уже смирились со своей трагедией. Мы оба устали от бесконечного сочувственного бормотания. Мы оба научились как-то со всем этим жить. И теперь мы просто… понимаем.
Так проходит несколько минут, и постепенно возникает чувство, что ближе этого малознакомого человека мне была только мама. Мы с ним понимаем друг друга, как редко кому удается.
Молчание нарушает Крис. Берет вилку и показывает на мой омлет:
— Ешь, а то шедевр остынет.
Киваю, и мы принимаемся за еду. В голове толпится сотня вопросов, но не задаю ни одного. Все, что касается семьи, закрыто раз и навсегда. Он и так рассказал намного больше, чем я ожидала, чем надеялась. И в то же время откровение дало толчок новому, более глубокому и осознанному интересу.
