— Здравствуй, зверь! Отворю дверь в комнату. Тебя там не будет. Там никого не будет, зверь, меня — тоже. Только ночь желтыми листьями постучит в окно.
— И все вернется?
— Кто знает…
Ночь принадлежит мне
С моря ветер принес холод. Против него не помогала даже куртка. Из спальни вынесли мебель, забыв снять занавеску. Будто фата на несостоявшейся свадьбе, развевалась светлая ткань на ветру. Долгое время был слышен лишь стон и тихий шелест. С моря пришел холод и когда-то уютный дом стал отчужденным и неродным.
Несколько дней назад я шла в последний раз по этим комнатам, из которых уже вынесли мебель. Дачу давно продали, но новые хозяева, прежде чем заселиться, разрешили мне пройтись в последний раз и попрощаться. Я и прощалась. Я помнила каждую черточку на стене, каждую трещинку пола, могла описать любой день по часам, прожитый здесь. Но дача мне никогда не принадлежала. Она была собственностью родителей моего мужа. Перед отъездом ее продали, как и квартиру в городе. Я вернулась домой. За несколько дней до отъезда в семье своего мужа я стала чужой.
Может, маленькая странность, но на день прощания я заказала портнихе новое, ужасно дорогое платье. Лопни, но держи фасон… Мне нравилась Одесса, но вот однажды пришел день, и я осталась только с ней. Одна. Еще осталось одиночество. Несказанное и смешное. Оно входило ко мне так, будто давно жило в моем доме, днем прячась в штукатурке растрескавшихся панелей, а поздней ночью, совершая запоздалый рейд на затихшую жилплощадь. Оно было повсюду: в фотографиях на стене, в обивке дивана, почерневших от времени обоях, в посуде из буфета, в потолке, покрытом трещинами от нехватки денег на ремонт, в моих платьях. Стоило остановиться посреди комнаты с вытянутыми руками, и сжатые пальцы касались вечность. Странное чувство стало чем-то вроде домашнего животного — оно находилось в карманах халата и даже в закипевшем чайнике на кухне. Мы подружились. Все-таки двое — уже лучше. Я и одиночество. Больше у меня никого не было.
Это не значит, что никто не звонил и никто не приходил. В день прощания телефон с утра до вечера надрывался от крика, а дверь квартиры сотрясалась от постоянных открытий и закрытий: толпы друзей, знакомых, знакомых друзей затаптывали давно не мытый пол. Главное событие недели принесло мне что-то вроде славы. Я постоянно варила кофе и делала бутерброды — на большее не хватало ни времени, ни сил, и улыбалась. Улыбалась, как проклятая, всем. Я даже накрасила губы. Правда, делала это долго. Руки дрожали и губы не хотели складываться в улыбку. Мой муж уезжал в Израиль. Навсегда. Что уж тут…
Слишком много было гостей. Нас не оставляли наедине. Я ненавижу прощания. Мы не прощались. Муж мой ходил за мной хвостиком и пытался заговорить. Ночью, накануне, я очень долго думала, что сказать, потом решила, что сказать-то нечего. Фактически, он даже не муж. Мы в разводе. Он уезжает, я остаюсь. Детей нет. Что нас связывает? Разве только… Разве только глаза… Чужие глаза ранее любимого человека.
Любимого и единственного человека. Сказка закончилась в один день. Меня поставила в известность свекровь.
— Знаешь, лапочка, мы уезжаем.
— Кто это мы?
— Как, ну все! Ты с мужем, мы и т. д.
— Я не поеду.
— Ну знаешь, дорогая, это несерьезно.
И начались уговоры. Уговаривали меня все. Самым страшным козырем стал язык. Я ведь знала английский в совершенстве. «Тебе сам Бог велит ехать из этой проклятой страны!» — это был самый мягкий их довод. Бог… В ящике моего письменного стола лежала маленькая иконка в серебряной оправе, доставшаяся мне в наследство от бабушки. Я не выставляла ее напоказ. Лицо Бога было темным. Суровое, красивое лицо. В первое время мне приходилось тяжело. Днем я защищалась. Ночью я хватала эту иконку и кричала:» Ты, справедливый и милосердный! Я-то чем виновата?! Я люблю его Господи! Сохрани!» Бог смотрел на меня осуждающе и прямо. Вскоре я перестала его звать. Стали чужими улицы, дома. Каждый день я с утра ловила раньше родной взгляд с вечным вопросом:» Это неправда, да? Они всё врут! Ты не уезжаешь. Ты же не можешь вот так…» Его глаза опускались вниз и он стал меня избегать. Так я перестала быть любимой. Каждый день я шла по городу и твердила:” Ладно. Допустим, я уеду. Что дальше?» То, что дальше, казалось мне темным и страшным. И в душе моей внутренний голос твердил, что никогда я не уеду. Никогда. И, собственно, никуда.
А потом привыкла к мысли. Самолет улетел на следующий день. Я прижалась к решетке в аэропорту. Какой-то мужчина подошел ко мне и спросил с явным кавказским акцентом: «Кого встречаешь, красавица?» Я обернулась. Посмотрев в мои глаза, он отступил, прошептал:” Простите”. И быстро удалился прочь. Я усмехнулась:” Людей пугаешь, чучело”. И села в подъехавший автобус. Только бутылки из-под шампанского. Забытое в спешке одеяло, пустой флакон из-под французского одеколона. Ночь. И всё. Всё, прощай. Хватит. Всё кончено. Никто не имеет права держать…” Я больше не твоя, отпусти…”. Что же это такое? Кто же я? Одинокая женщина. Я — одинокая! Как смешно! Нет, это просто не может быть правдой! Я не хочу! Я не…
И мы поддерживали друг друга. Мы гуляли по городу, сидели на скамейках бульвара. Иногда позволяли себе мороженое. Посещали знакомых. Тратили деньги, которые мне оставили. Мы стали самой модной и красивой парой. Мы… Я и одиночество. Два самых близких, родственных существа. Мы ждали звонка, письма, возвращения. Чего только не ждали. Но не было ни того, ни другого, ни третьего. И с каждым днем все сужалось липкое ощущение безысходности и тоски. Так мечешься между четырех стен, зовешь, кричишь, просишь кого-то помочь. А толпы людей проходят мимо, отпуская на ходу заученные улыбки. И тогда опускается ночь. звуки ее наполняют твое сердце новой тоской. Ночью чувства сильнее. Ты одна в мире, одна во вселенной, одна… Кругами — лишь психологические лозунги о добре и политическо-нравственное оправдание эмиграции. Ты начинаешь сомневаться в том, что когда-то все в твоей жизни было не так. Неужели все стало выдуманным: и ощущение любви, дружеского плеча рядом, и такой неосознанный полет счастья…
Но вот окно, а вот комната, в которой, кроме тебя, никого нет. А вот и одиночество. В темной комнате прислоняется вместе с тобой к оконному стеклу (твой единственный друг), и ты не можешь плакать, только неслышно клянешь Бога и просишь помощи — у него же. А темная икона с лицом популярного святого мученика смотрит на тебя осуждающе и сурово. И ты понимаешь, что это и есть жизнь. А еще есть ночь, которую никто у тебя не отнимет. Ночь, где можно пригреть на коленях домашнего зверя по имени «крест судьбы».
Сердце женщины
Билеты были распроданы за два дня. Красочными афишами заклеили весь город. Быстрая продажа билетов на два спектакля стала приятной неожиданностью не только для администрации театра, но и для гастрольного директора труппы. Маленький профинциальный городок не входил в первоначальный гастрольный план. Но из-за технических неполадок директор решил остановиться в нем на два дня, благо находился городок по пути к следующему пункту маршрута.
