— Но как же, учитывая тактику врага… — пытались возразить офицеры.
— К черту тактику врага, — парировал я. — Зачем думать о тактике?
— О, британский генерал непременно… — настаивали немцы.
— Кто здесь британский генерал? — вспыхивал я. — Я говорю исключительно как обычный здравомыслящий человек с крепкой головой на плечах.
Они немедленно просили прощения за ошибку. Но, кажется, мы говорили о немецком санатории.
Отдых для высшего духовенства
Жизнь в немецком санатории показалась другу-священнику невероятно скучной. Если бы старые девы и генералы получили возможность выбирать занятие по вкусу, то могли бы сыграть в карты. Но развлечение обидело бы бедных епископов, тем оставалось лишь смотреть и завидовать. С другой стороны, епископы вместе со старыми девами могли бы петь баллады, но, как всем известно, отставные британские генералы ненавидят баллады после обеда и, как правило, не считают нужным скрывать негативное отношение к данному жанру. Епископы и генералы могли бы рассказывать друг другу анекдоты, однако присутствие дам обязывает. Мой священник с трудом вытерпел унылую торжественность трех вечеров, после чего осторожно попытался проложить тропинку к веселью. Начал он с интеллектуальной игры под названием «цитаты». Смысл забавы заключается в том, что вы пишете на клочке бумаги какое-нибудь изречение, а остальные игроки пытаются отгадать имя автора. В соревнование вступили четыре пожилые леди и самый молодой из епископов. Парочка генералов выдержала один тур, после чего ретировалась, заявив, что игра недостаточно динамична. На самом же деле ни один, ни другой просто не знали цитат.
Следующим вечером приятель решил испробовать популярную салонную затею под названием «последствия»:
«Энергичная мисс А. встретила веселого генерала Б. в…». В самом невероятном месте. «Он сказал…». К счастью, генерал Б. углубился в позавчерашний номер газеты «Стандард» и ничего не слышал, иначе мисс А. больше никогда не смогла бы посмотреть ему в глаза. «И она ответила…». Приглушенные смешки разбудили любопытство окружающих. Большинство епископов и половина генералов выразили намерение вступить в игру. Вскоре смешки переросли в хохот. Те, кто остался в стороне, обнаружили, что больше не в состоянии спокойно читать свои газеты.
«Последствия» указали путь к окончательному падению нравов. Вскоре столы и стулья оказались сдвинуты к стенам, а епископы, старые девы и генералы уселись на пол и затеяли игру в «туфлю по кругу». «Музыкальные стулья» превратили два часа между ужином и отходом ко сну в лучшее время дня, о котором начинали мечтать с раннего утра: вот вереница почтенных леди и джентльменов бодро марширует под музыку, стараясь хотя бы на миг предвосхитить внезапную остановку. Глаза напряженно фиксируют ближайший стул. И вдруг — всегда неожиданно — наступает тишина. Мгновенная растерянность сменяется бешеной суматохой.
В итоге генералы чувствовали себя так, словно снова пошли в бой, старые девы краснели и прихорашивались, епископы с удовлетворением доказывали, что даже служители культа способны быстро соображать и энергично двигаться. Не прошло и недели, как постояльцы санатория уже увлеченно играли в «киску в углу». Леди вновь ощущали себя молодыми и лукаво подмигивали тучным священникам — к тем вернулось мироощущение викария. Юношеская живость, с которой, как оказалось, все еще способны прыгать страдающие подагрой генералы, удивила даже их самих.
Почему мы так молоды?
И все же, как я заметил в начале главы, особенно ярко молодость человечества проявляется в мюзик-холле. Какой восторг поселяется в наших душах, когда высокий джентльмен в детской шапочке загадывает загадку своему низенькому брату и, прежде чем тот успевает дать ответ, бьет его зонтом по животу! Как искренне мы аплодируем, как громко кричим от радости! Живот не страдает: удар приходится по обвязанной вокруг пояса толстой подушке. Мы это знаем и все же, глядя, как высокий лупит низенького, радуемся, словно никакой защитной подкладки не существует.
Должен признаться, что смеюсь над грубыми фарсами до тех пор, пока актеры не уйдут со сцены. И все же они меня не убеждают. Едва начинаешь задумываться о спектакле, как драматическое чутье восстает против «сюжета». Не могу принять теорию о том, что высокий и низкий — братья. Внешний контраст блокирует воображение. Невозможно представить, чтобы в семье один ребенок дорос до шести футов шести дюймов, а второй остановился на пяти футах четырех дюймах. Но, даже допустив шутку природы и смирившись с фактом сомнительного родства, не могу поверить, что эти люди настолько неразлучны. Низенький должен был бы давным-давно избавиться от высокого. Бесконечные пинки и тычки не могут не ослабить братских отношений. А если даже низенький когда-то испытывал к высокому родственные чувства, то и те наверняка давным-давно испарились. И уж конечно, бедняга непременно добился бы, чтобы злополучный зонт остался дома.
— Я готов пойти с тобой на прогулку, — мог бы сказать коротышка, — и даже согласен торчать на Трафальгарской площади, в самой гуще движения и выслушивать дурацкие загадки, но только с одним обязательным условием: если оставишь дома свой нелепый зонт. Уж больно ты любишь им размахивать. Или поставь на место, или отправляйся один, без меня.
Кроме того, врожденное чувство справедливости не в состоянии мириться с ситуацией на сцене. С какой стати один из братьев должен терпеть безосновательные побои? Древнегреческий драматург не поленился бы пояснить, что несчастный совершил преступление и разгневал богов. Аристофан превратил бы высокого в орудие возмездия фурий, а загадки, срывающиеся с его уст, имели бы непосредственное отношение к грехам виновного. В этом случае зритель смог бы не только повеселиться, но и с удовлетворением осознать, что Немезида ни на миг не оставляет без внимания род человеческий. Готов поделиться идеей с создателями фарсов.
Где царствует братская (и сестринская) любовь
На сцене мюзик-холла родственные связи всегда неразрывны. Акробатическая труппа — это неизменно «семья»: папа, мама, восемь братьев и сестер, да еще и малыш в придачу. Трудно представить более дружную компанию. Папа и мама немного толстоваты, но все еще активны. Малыш излучает веселье. Как правило, леди не поступают на работу в мюзик-холл, если не могут взять с собой сестру. Мне доводилось видеть представление, в котором участвовали одиннадцать сестер — одного размера и, судя по всему, одного возраста. Да, матушка, должно быть, была замечательной женщиной. Дочки все как одна золотоволосые, в одинаковых очаровательных коротеньких платьицах цвета кларета и в голубых шелковых чулочках. Больше того, по-моему, у них даже молодой человек был один на всех. Немудрено, что бедняга так и не смог сделать окончательный выбор.
— Решайте сами, — скорее всего сказал он. — Мне совершенно безразлично. Вы так похожи, что, полюбив одну, невозможно не полюбить остальных. Так что женюсь, а на ком — ваше дело.
Если на сцене вдруг появляется одинокий артист или артистка, сразу ясно, что произошло. Личная жизнь не сложилась. Однажды мне пришлось выслушать шесть песен подряд. Две первые исполнил джентльмен. Он появился в растерзанной одежде и пояснил, что только что пережил супружескую ссору. Даже показал кирпич, которым его стукнула жена, и огромную шишку на затылке. Этот странный человек так и не смог достичь успеха в браке. Но виноват исключительно он сам.
