— Мистер Рукс поговорит с вами, миссис Рейнхардт.
И действительно, она услышала, наконец, вежливый мужской голос:
— Миссис Рейнхардт, чем могу быть полезен?
О, Господи, неужели я должна снова пройти через все это?
— Я хочу изменить свое завещание и к тому же как можно быстрее. У меня есть кое-какие документы, которые я хочу вам показать. Я не знаю, стоит ли передавать их прямо сейчас или дать бумагам ход после моей смерти.
— Когда вы могли бы принести их в наш офис?
— Я не могу принести их, молодой человек. Мне восемьдесят четыре года. Я не вожу машину, у меня нет денег на такси, а для езды на автобусе я слишком стара. Мне нужно, чтобы вы сами пришли сюда. Если кому-то необходимо присутствовать при внесении изменений в мое завещание, то приходите в среду утром. Я попрошу прийти ко мне своего друга. Или приглашу соседку, Арбу Уилсон.
— Видите ли, мэм, я очень занят, а оставлять офис…
— Ваш отец обязательно пришел бы.
Он колебался.
— Да, отец бы пришел. Так вы говорите, в среду днем? Могу я зайти после пяти? Утром я буду в суде, а на дневное время у меня назначены встречи.
— Можете подойти прямо к ужину.
Он хохотнул.
— Спасибо, мэм, но в этом нет необходимости. Оставьте, пожалуйста, у моего секретаря ваш адрес и телефон. Это нужно сделать до среды. А еще запишите все изменения в завещании и приготовьте документы, которые вы хотите мне показать. Так мы ускорим наше дело.
— Я все сделаю.
Она начала в тот же день — стала разыскивать свое завещание. Разве она не положила его в верхний ящик серванта? Или оно хранится в ячейке банка? А платила ли она за аренду этой ячейки? Или оно лежит в нижнем ящике туалетного столика, где она хранила украшения, подаренные ей Бернардом до войны?
Секретарь перезвонила и уточнила ее адрес и номер телефона. Положив трубку, Лиота тут же позвонила Энни и оставила сообщение на автоответчике.
— Это бабушка Лиота, позвони мне, когда сможешь, милая. Я хочу обсудить с тобой приготовления к Дню благодарения.
Потом она позвонила Корбану. Ответила молодая женщина.
— Рут?
— Да, это Рут, с кем я говорю?
Какой резкий, недружелюбный голос!
— Лиота Рейнхардт. Корбан…
— Корбана нет дома. Я оставлю ему записку, что вы звонили.
Лиота не успела сказать ни слова и услышала гудки. Нахмурившись, она положила трубку.
— Что происходит? — спросил Корбан, когда увидел выставленные к дверям квартиры запечатанные коробки. Еще две открытые коробки стояли на столе в кухне, где Рут что-то искала в выдвижных ящиках.
— Я ухожу от тебя, — ответила она, не поворачивая головы в его сторону.
Он бросил свой набитый книгами рюкзак на диван, рядом с двумя другими коробками.
— А я думал, что наши отношения наладятся.
— Что налаживать, Кори? Ты давно все для себя решил.
— Я бы сказал, что это ты все решила.
Она резко обернулась:
— А что, по-твоему, я должна была делать? Остаться и смириться с твоим осуждением?
— Я не сказал ни слова…
— А слова не нужны. Я все вижу в твоих глазах, когда ты на меня смотришь! — Она снова отвернулась.
Корбан начал злиться.
— Эти тарелки были здесь до твоего приезда.
— Прекрасно! — Она разжала руки, и обе тарелки разбились. — Можешь забирать. И стаканы тоже. — Она сбросила их с полочки, где они стояли.
Корбан выругался.
— Что ж, круши все вокруг, если тебе от этого легче!
В ее глазах блеснули слезы.
— Думаешь, меня интересует твое мнение?
Ему захотелось вышвырнуть ее из квартиры и бросить вслед все ее коробки.
— Это я всегда шел на компромисс. — Он пожалел, что она не умерла в той клинике.
— Когда ты вообще шел на это?
Он открыл одну из стоявших у двери коробок.
— Что еще ты пытаешься у меня украсть?
— Давай, вытряхивай! Забирай все, что хочешь! Знаешь, я наконец-то увидела твое истинное лицо. — Она стояла около дверей на кухню и кипела от ярости. — Ты лицемер. Мне понадобилось полгода, чтобы понять это.
— И что открыло тебе глаза? Убийство нашего ребенка?
Она вздрогнула и побледнела, обозвала его гнусным словом.
— На кону стояла не твоя жизнь, Кори. Не твое образование. Всегда мне приходилось брать на себя ответственность. С самого начала!
— О чем ты говоришь?
— Именно мне приходилось принимать меры предосторожности. Зато ты ни разу не побеспокоился о противозачаточных средствах. Пусть женщина волнуется. Так ведь, Кори? Пусть она отвечает за последствия мужских удовольствий. Пусть женщина отказывается от всего! Она же всего лишь сосуд, так, Кори? Ты полное ничтожество! Ведь ты почувствовал облегчение, когда я все сделала. Просто ты не желал ничего об этом знать. Это была моя ошибка. Лучше было соврать и сказать, что случился выкидыш. И все было бы превосходно. Верно? Тогда тебе не пришлось бы чувствовать себя таким же виноватым, как и я! — По ее бледным щекам текли слезы, а глаза полыхали ненавистью. — Я нуждалась в сочувствии, после того как прошла через все это. Но разве от тебя дождешься?
— Сочувствие? Ты же знала, как я к этому отношусь!
— Действительно? Слова недорого стоят. Кори, нужны поступки, а не слова! Или ты никогда не слышал об этом? Да, ты помогал мне рисовать плакаты! Зато на митинги я ходила одна! Ты всегда выступал за разрешение абортов. Во всяком случае, ты так говорил, пока я не забеременела. И тотчас твои убеждения изменились. Неожиданно ты стал играть по другим правилам! — Она мрачно улыбнулась. — Знаешь что, Кори? Ты мелочный шовинист и свинья. И как бы ты ни прикидывался, ты просто замаскировавшийся фундаменталист.
— А кто ты, Рут? Расплачиваешься за жилье сексом. Готова продать себя за деньги. Зато какие сладкие речи о свободе! О равноправии! Ты обычная проститутка.
— Я ненавижу тебя.
— Ты ненавидишь правду!
После этого стало совсем плохо.
Палки и камни крушат кости, а слова — душу и сердце. К тому времени, как пришли две подружки Рут, они успели стереть друг друга в порошок.
Когда все ушли, Корбан сел на диван и горько заплакал. Его не мучило, что Рут ушла. Напротив, он почувствовал облегчение, оттого что ее больше нет с ним, и не нужно встречаться с ней каждый день, и не нужно взвешивать каждое слово, лишь бы ее не обидеть.
А когда она считалась с его чувствами?
