Наступила долгая пауза, и после тягостного молчания раздался тихий голос Фреда:
— Хоть когда-нибудь в своей жизни, Нора, ты сделала то, что хотел кто-то другой, а не ты сама?
— Я всегда все делала для других. Для своих детей с момента их рождения. Тебе не понять, потому что у тебя нет своих детей.
— Я хотел, Нора, чтобы они были, но ты не захотела.
— Только не надо упрекать меня, Фред. Как можно было заводить ребенка, когда Майкл учился и Энни нужно было уделять внимание. — По выражению лица Фреда она поняла, что ее слова не долетают до него и, словно эхо, возвращаются к ней. — Я люблю Энни.
— Может быть, и любишь, но себя ты все-таки любишь больше. Ты во всех и во всем прежде всего любишь себя.
Она набросилась на Фреда, как мать, у которой отнимают ребенка:
— Как только у тебя язык повернулся сказать такое после всего, что я сделала для детей? Когда Энни уехала, я лишилась всего. Ты не мог не видеть, как я переживала!
— О да, я видел. Все видели. Но только ты потеряла совсем не детей и не по этой причине несчастна. Ты потеряла возможность контролировать дочь. Ты не думала о самой Энни, о ее будущем. Тебе хотелось, чтобы дочь жила по твоим законам.
— Но она сама хотела поехать в этот колледж.
— Нет, Нора. Хотела ты. А раз ты этого хотела, то и ехала бы учиться сама. Я всегда хотел задать тебе один вопрос. Почему ты не пошла учиться? Что тебя останавливало?
— О чем ты говоришь! В сорок пять лет я должна была сесть за парту?
— Вот видишь, как ты сопротивляешься, чтобы жить, как тебе хочется? А других ты принуждаешь, не спрашивая об их желаниях. Все, к чему сводилась твоя забота, это запугать детей и не дать им жить самостоятельно.
Нора пришла в ярость.
— Как ты можешь говорить такие жестокие вещи?
Фред вздохнул:
— Могу, потому что это горькая правда, и ты, наконец, должна услышать ее от человека, который любит тебя.
— Любит? Да разве это называется любовью? Тебе не дано понять, что в любви превыше всего!
Фред уселся перед телевизором и стал смотреть на экран.
— А ты никогда не спрашивала себя, почему Майкл не звонит и не приезжает? А ведь он был первым, кто сбежал от тебя. Heт, пожалуй, первым был Брайан Таггарт.
Вот этого издевательства она уже не могла вынести.
— Я ненавижу тебя. — И слезы потоком, хлынули из ее глаз.
— Потому что никогда прежде ты не смотрела правде в лицо.
— Это неправда. Майкл беспокоится.
— Интересно о ком? — щелкнув пультом, спросил Фред.
О себе самом, — пронеслось в голове у Норы. Но она не собиралась сдаваться.
— Ты же не знаешь моего сына так, как знаю его я.
— Я знаю его мать. Мне достаточно этого. — Он намеренно прибавил громкость.
Нору затрясло от возмущения. Схватив свою сумку, она поднялась к себе. Швырнув ее на кресло, сдернула с себя дорогой блейзер из верблюжьей шерсти и открыла стенной шкаф. Дрожь все не унималась. Она присела на край кровати. Слова Фреда продолжали звучать в ее ушах.
«Видишь, ты все делала по-своему… и думала, что можешь решать за других…»
Ей хотелось крикнуть, что он ошибся.
А ты посмотри вокруг.
Нора подняла голову и обвела глазами изящную мебель, дорогие портьеры, эксклюзивные бледно-персиковые обои ручной работы, которые были сделаны на заказ в одной из галерей Сан-Франциско. Все подбирала сама, не задумываясь о цене. Тысячи долларов ушли на то, чтобы комната отвечала ее требованиям. А спрашивала ли она когда-нибудь Фреда, чего хочет он?
Все комнаты в этом доме она обставила по-своему, включая комнаты Майкла и Энни. Любовь к своим детям она выражала в самых дорогих приобретениях. Только высшего качества вещи. Только высшего качества одежда и игрушки, лучшие школы, лучшие педагоги, лучшее окружение и достойные друзья, самая богатая церковь.
И зачем все это? К чему это привело?
«Видишь, ты все делала по-своему…»
Я пожертвовала собой ради их блага!
Она услышала тихий, слабый голос в глубине своей души:
А так ли это, милая Моя?
Да, это так! Я хотела, чтобы у Майкла и Энн-Линн жизнь было лучше, чем у меня. Я хотела быть для них лучшей матерью, чем была для меня моя собственная мать. Я хотела дать им все, что когда-то хотела иметь сама. Я всегда хотела… Я хотела… любви.
Нора закрыла лицо руками и заплакала жалобно и тихо над всем, что подсказал ей внутренний голос.
Бледная как полотно, с заплаканными глазами, Рут вышла из ванной комнаты и пристально посмотрела на Корбана.
— Угадай, что это? — Она протянула ему какой-то предмет из белого пластика.
— Что? — Корбан пытался угадать, что же это могло быть, в то время как Рут сверлила его злым, уничтожающим взглядом. — Да что это в самом деле?
— Тест на беременность, вот что, — с ненавистью проговорила она. — А что еще может быть? — И, давая ему понять, чья в том вина, поднесла к его лицу. — Видишь? Синий цвет! Результат положительный. — Она ткнула пальцем в «предательскую» зону.
Он почувствовал, как кровь прихлынула к его лицу. Ему стало жарко, потом холодно.
— Я думал, что ты принимаешь таблетки.
— Принимаю. Но не я одна должна следить за этим.
— Я не то хотел сказать. — Он пытался сохранять спокойствие. — А давно это?
— Два месяца. Или три. Я не знаю! И не знала до тех пор, пока несколько дней назад меня не начало тошнить по утрам. — Руг швырнула тест в корзину и снова обрушилась на Корбана. — Джесси сказала, что это может быть от беременности, вот я и решила проверить.
Корбан не находил слов. Ребенок! Первая мысль, которая пришла ему в голову, — как страшно оказаться в такой ситуации и как ему выйти из нее. Последние несколько недель он чувствовал, но боялся признаться себе в том, что больше не любил Рут Колдуэлл. На самом деле он вообще не был уверен, что испытывал к ней что-нибудь, кроме физического влечения. С первых дней их совместной жизни он сомневался в чувствах Рут. Мотивы ее поведения были очевидными: она нуждалась в спонсоре, который оплачивал бы ее обучение. А квартира Корбана, его машина и счет в банке ее вполне устраивали. О таких намерениях догадаться несложно, тем более если человек этого не скрывает.
Теперь все стало намного серьезнее.
— Хватит так смотреть на меня! — крикнула она раздраженно.
— А как я смотрю?
— Так, будто это я подстроила свою беременность.
