— Но в этом нет моей вины.
«Эйлинора, — как-то сказала ей мать, — придет день и ты перестанешь обвинять других во всех своих неудачах».
Слезы опять выступили на глазах, едва она вспомнила, как в тот день, когда мать произнесла эти слова, она пришла сообщить ей о начале бракоразводного процесса с Дином Гарднером.
Закрыв глаза, Нора вспомнила прощальные слова Дина: «Единственное, что было хорошего в нашем браке, это Энни!»
Нора отомстила ему за это, отсудив себе все имущество. И решила, что вырастит дочь не похожей на своего мечтательного отца. Ради этого она готова была пойти на любые жертвы.
Ты лжешь.
Она отказалась от того, о чем мечтала сама.
Ты мстишь ей за это.
Как твоя мать мстит тебе?
Нора вспомнила, как однажды Лиота появилась в дверях ее спальни. Нора вспомнила, что сердилась на мать за что-то. Она прекратила шить на швейной машинке, вышла из-за стола и захлопнула дверь перед самым носом матери. Она успела заметить, каким было выражение ее лица. Опечаленным и застывшим от боли. Смущенным.
И для чего она вспоминает об этом сейчас, когда ей и без того тяжело?
Для того, чтобы ты смогла узнать…
Узнать что? Что за все годы между нею и матерью не было ничего хорошего? Норе не хотелось слушать голос, нашептывающий ей, что она сама во всем виновата. И не только перед матерью, но и перед другими людьми. Это был голос, который она стала слышать отчетливее собственного. Ей хотелось укрыться, спрятаться от него, как хочется найти убежище во время сильного дождя в страхе, что начнется гроза.
— Будь у меня такая дочь, как у вас, я бы от нее отказался. — Корбан едва сдерживал свое негодование, видя следы слез на лице Лиоты. В такие минуты он терял контроль над своими чувствами и у него начиналась нервная дрожь. Окажись сейчас Нора Гейнз здесь, в этой комнате, он наговорил бы ей гадостей. У него на языке уже вертелось слово, которое он хотел бы бросить ей в лицо.
— Не судите ее, — с трудом проговорила Лиота.
— Что дает ей право так поступать? — Корбан не понимал, как можно защищать Нору Гейнз.
— Ей кажется, что я была плохой матерью. — Лиота вся сникла. — И в каком-то смысле она права.
Корбан сел на диван. Откинувшись на спинку, подумал о Рут, с том, с какой легкостью она сказала, что готова избавиться от ребенка. Что за матерью она станет, если не ощущает ребенка частью самой себя? А ведь это его ребенок. Он мог поклясться, что Лиота Рейнхардт никогда бы так не поступила.
— Что такого ужасного вы совершили?
— Я работала. — Она закрыла глаза и положила голову на спинку кресла. — А когда приходила домой… — Она не договорила.
Корбан хотел сказать слова утешения, но никак не мог найти нужные.
— Может быть, сегодня вы сходите в магазин без меня? — тихо проговорила она. — Я что-то неважно себя чувствую.
— Нет проблем.
Она готова была расплакаться. Весь ее вид говорил, что она хочет остаться одна, без свидетелей ее стыда и горя.
— Список продуктов лежит на кухне.
Она дотянулась до висевшей на спинке кресла сумки и нащупала в ней кошелек с металлическим замком. Когда Корбан вернулся из кухни, Лиота протянула ему две двадцатидолларовые купюры.
— Столько будет достаточно?
— Вполне.
Он положил деньги в карман джинсов.
Из другого отделения сумки Лиота достала ключи.
— Я сделала два дубликата ключей. Один для Энни, другой для вас. Корбан никак не ожидал, что его сильно тронет этот жест абсолютного доверия и расположения. Он кивнул в знак согласия и зажал ключи в кулаке.
— Прицепите их на связку своих ключей, пока не потеряли. — Она закрыла сумку, устроила ее на коленях и спокойно положила руки поверх нее.
Достав свои ключи, он сделал так, как она сказала.
— С вами все будет в порядке, Лиота?
— Будьте спокойны. — Она поглаживала свою правую руку, как будто стараясь унять боль. — Просто немного устала.
— Я скоро вернусь.
— Не торопитесь и по дороге в магазин думайте хорошее о моей дочери.
— Это нелегко.
— Легко, если вы вспомните, что она мать Энни, в которой есть нечто особенное.
— Ваша взяла, — усмехнулся он.
Первый раз за то время, как Корбан в качестве добровольного помощника пришел в дом Лиоты, он самостоятельно выполнял ее поручение, и поэтому повторял все, что делала она в магазине, когда выбирала покупки. Сначала прошелся по всем отделам, по запаху выбрал помидоры, попробовал на вкус медовую дыню, затем купил по списку все остальные продукты. Расплачиваясь в кассе, он вдруг захотел купить для Лиоты приятную вещицу. Он даже знал какую. Вернулся и, взяв ее в нужном отделе, заплатил за этот подарок из своего кошелька.
Когда он вошел в дом, в комнате никого не было.
— Лиота? Где вы? Вы в порядке?
Она появилась из дверей ванной комнаты. Ее влажные волосы спадали на лоб.
— Со мной все в порядке. Просто вымыла лицо.
Глаза у нее были припухшими и покрасневшими, как будто она плакала.
— Пойду разберу покупки.
С полиэтиленовым пакетом под мышкой и большим бумажным пакетом в каждой руке он направился на кухню. Часть продуктов Корбан убрал в шкафчик, а часть в холодильник, затем аккуратно сложил бумажные пакеты и положил их в стопку других таких же, которые Лиота использовала для мусора. Полиэтиленовый пакет он затолкал в пятилитровую белую супницу с голубым рисунком. «Смотри не порви», — посмеивалась над ним Рут, когда он с такой же, как Лиота, тщательностью проделывал все это у себя дома.
Нащупав в кармане чек и мелочь, он приготовил свой подарок и церемонно обратился к Лиоте:
— Мадам, ваша сдача и еще кое-что от меня.
Он почтительно склонился, вручая ей очаровательный цветок в симпатичной фарфоровой чашечке на блюдце. Теплые слова благодарности и удивления, которые она произнесла, вызвали улыбку на его лице.
Она высыпала мелочь на стол, не пересчитав, и взяла его подарок. Чашка в неуверенных руках Лиоты задребезжала, и она тут же поставила ее себе на колени, бережно и с восхищением.
— Боже мой! Африканская фиалка. Корбан, благодарю вас. Это так мило.
— Мне очень приятно, Лиота.
Никогда прежде он не испытывал такой радости от собственной покупки.
— Бернард как-то дарил мне фиалки. Но это было давным-давно.
Лиота посмотрела на него, как маленькая растерянная девочка. Он удивился тому, насколько ему понятны ее чувства. Ему хотелось плакать от избытка чувств, и вместе с тем было неловко из-за того, что он так растрогался. Может, он подумал о Рут и ребенке. Как бы там ни было, он чувствовал боль Лиоты. И ничего не мог с этим поделать.
