— Посмотрим, кто нам заткнет пасть, — ответили они.
Стороны сжали кулаки, готовясь к драке. Раввинчик прервал пение, встал между враждующими и не допустил потасовки.
— Ну стыд и позор! Это же свадьба, — уговаривал он своих. — Всё, мир!
Молодчики остановились.
Однако в продолжение торжества, во время дрошегешанк
[146]
, снова возник спор. Гости со стороны невесты были очень щедры. Они давали трешки, пятерки и даже десятки. Хромой служка из синагоги уголовников, сам бывший вор, которого на старости лет приставили к работе в святом месте, очень торжественно кидал купюры на стол. Ахдусники дарили по полтиннику, редко по целому рублю. Братки стали издеваться над рабочими.
— Эй, поищите там что-нибудь еще, — кричали они гостям со стороны жениха, вынимавшим гроши из своих тощих кошельков.
— Слышь, лектричество, смотри не суй фальшивых монет…
Рабочие не смолчали.
— Нам нелегко достаются наши деньги, — сказали они. — Мы тяжело работаем за каждую копейку, не то что другие… За честный труд из нас пьют кровь.
Братки почувствовали себя задетыми.
— Кого вы хотите подколоть? — злобно спросили они.
— Того, кому обидно это слышать, — ответили рабочие.
В тот же миг пивная кружка полетела со стороны гостей невесты в сторону гостей жениха и попала в лицо кожевеннику. Кровь и пиво хлынули на новую белую манишку, которую он купил в честь свадьбы.
Друзья кожевенника швырнули несколько ответных кружек. В одно мгновение скатерти вместе с кружками, стаканами, тарелками и подарочными деньгами оказались на полу. Мужчины скинули пиджаки, схватили стулья, подсвечники, ножи — все, что попалось под руку, — и начали бить противников по головам. Женщины визжали. В конце концов рабочие ушли с обидой. Уголовников было больше, и они одержали верх.
Наутро все сапожники бросили работу и вышли из мастерских. К ним присоединились седельники, шорники, кожевенники и рабочие смежных специальностей, примкнули погонщики лошадей и рубщики мяса. С палками в руках, с ножами в карманах они отправились в Гулящий переулок и принялись крушить веселые дома. Они вышвырнули на улицы кровати и постельное белье, изрезали платья уличных женщин, разломали старые пианино и разорвали висевшие на стенах легкомысленные литографии.
— Работать идите! — кричали они. — Долой притоны и легкие деньги!
Проститутки вопили, звали на помощь, рвали на себе волосы и рыдали.
В переулке поднялась суматоха. Жена Зхарьи Пунца сорвала с головы черный свадебный парик.
— Зхарья, спасай шлюх! — голосила она. — Нам портят товар!..
Но Зхарья боялся спасать проституток. Рабочих было много. Он побежал за своими ребятами. Когда появились уголовники, все веселые дома в переулке были уже разгромлены. Перья летали в воздухе, как снежинки. Под ногами трещало стекло. Братки пришли с ножами. С ними были извозчики. Но рабочие стояли железной стеной. Они работали своими сапожными ножами ловко и проворно, словно кроили кожи. Уголовники ушли побитыми и униженными.
Весть о победе ахдусников разнеслась по всему городу. Уголовники боялись ходить мимо биржи труда. Ужас напал на мастеров и хозяев. Даже полиция стала страшиться сторонников единства, победивших сорвиголов из переулка Свистунов. Никто больше не осмеливался возражать в синагоге, когда ахдусники заменяли проповедь своей агитацией. Никто не перечил, когда с биржи приходили забрать подмастерьев, продолжавших работать после семи вечера. Никто не пытался препираться, когда по спискам собирались взносы на рабочие кухни. Даже рестораторы бесплатно кормили безработных, приводимых к ним представителями ахдусников. Фабриканты опасались появляться на улицах в своих каретах. Те из них, что поосторожнее, уехали пережидать бурю за границу, оставив все дела на управляющих.
Новости с дальневосточных фронтов становились все хуже и хуже. Азиатские язычники били православных русских на суше и на море. Слепые нищие украдкой пели по дворам о поражениях русских солдат. Все городские углы кишели казаками.
Глава четырнадцатая
Фабрика Хунце остановилась. Рабочие бросили работу. Главный директор Макс Ашкенази не выходил за ворота фабрики. Он боялся показаться на улице. Фабричный приказчик Мельхиор постелил ему на широкой кровати покойного Альбрехта и всю ночь сторожил у его двери с заряженным револьвером в руке.
Максу Ашкенази не спалось на просторной кровати, где покойный директор так удобно устраивал свое грузное тело рядом с приходившими к нему убираться прядильщицами.
Ему была дорога каждая минута. По контракту с главным интендантством он должен был поставить много военных товаров. За невыполнение контракта фабрике грозили большие штрафы. Прежде Макс Ашкенази никогда не останавливал фабрику. Люди трудились в две смены, днем и ночью. Все было отлажено, рассчитано. Предприятие работало четко, как часы. Каждая секунда превращалась в золото. Но вдруг фабрика встала.
Макс Ашкенази забыл об одном — о рабочих. Он все предвидел, все учел. Каждую мелочь. Каждый винтик огромной фабрики. Но о людях он не подумал. Он знал, что в рабочей силе недостатка нет, ее даже больше, чем требуется. Знал он и то, что эта сила должна работать, давать столько, сколько нужно. А она вдруг взбунтовалась. В один прекрасный день, когда он сидел у себя в кабинете, с головой погруженный в дела, к нему пришел приказчик Мельхиор и сообщил, что с ним хочет поговорить делегация фабричных рабочих.
— Делегация фабричных рабочих? — переспросил крайне удивленный Макс Ашкенази. — У меня сейчас нет времени, в другой раз.
Мельхиор вышел из кабинета и передал рабочим слова господина директора. Он думал, что они уйдут, как всегда в таких случаях. Однако рабочие не ушли.
— Скажи директору, — потребовали они, — что у нас тоже нет времени и, если он не примет нас немедленно, фабрика остановится.
Макс Ашкенази поскреб подбородок. Мягкое директорское кресло вдруг стало жестким. Он поправил свой галстук, сбившийся, как всегда, набок. Стряхнул пепел с лацканов пиджака, поглубже сел в кресло и закурил свежую сигару, большую и душистую. Он придал своему не слишком представительному лицу выражение особой важности. Потом с той же важной миной написал несколько бессвязных слов на клочке бумаги. Просто так, чтобы выиграть пару минут и показать ожидающим, что он не торопится и не боится угроз.
Рабочие вошли в кабинет с шапками в руках, но уверенно и прямо. Некоторые из них даже не вытерли толком свои обляпанные грязью сапоги. Макс Ашкенази встретил их клубом густого и пахучего сигарного дыма.
— Что случилось? — спросил он из сизого облака.
— Мы делегаты от всех рабочих фабрики, — сказали вошедшие и стали зачитывать по бумажке свои условия.
