Она послала служанку за своей матерью. Пусть ее мать придет немедленно!
Прива пришла, дородная, растолстевшая, излучающая царственное достоинство и благородную старость. Ее парик был по-прежнему светло-русым и надушенным, как и в годы молодости. За нею шел ее муж реб Хаим Алтер, седой, старый, но с блестящими молодыми глазами. Прива кипела от гнева на мужчин.
— Его счастье, что я здесь его не застала! — кричала она. — Я бы его отлупила вот этим самым зонтиком! Он бросает мою дочь! Я сейчас же еду к нему на фабрику! Я его отлуплю на глазах у всех!
Еле ее удержали.
— Привеши, Прива, жизнь моя, — успокаивал ее реб Хаим Алтер. — Не волнуйся! Побереги свое сердце! Оставь это дело мне, мужчине.
— Мужчине! — снова начала кипятиться Прива. — Ты тряпка, а не мужчина!
Она уже знала, что ее муж не обеспечил благополучие Диночки, выдавая ее замуж, как делают другие отцы, не подписал акт интерцизи, который гарантирует женщине, что от всего, чем владеет и завладеет в будущем ее муж, ей будет принадлежать половина. Если бы реб Хаим Алтер в свое время позаботился об этом, Диночка бы проучила Макса Ашкенази. Он бы выплатил ей половину своего состояния. Ему бы дорого обошелся этот развод. Но реб Хаим Алтер не подумал о таких вещах. И Прива смешивала его с грязью злым и холодным взглядом своих голубых глаз.
— Раззява, — ругала она его, — баба, тряпка. Сперва ты позволил Симхе-Мееру одурачить тебя самого, а теперь и твою дочь…
Реб Хаим Алтер стоял бледный и растерянный.
— Ну, хватит, Привеши, хватит, — умолял он ее. — Есть еще закон и суд на свете. Я не буду молчать. Я пойду к раввинам, к людям.
— Давай, давай, беги! — посмеялась над ним Прива и стремительно подошла к телефону. Она позвонила на фабрику Флидербойма и на самом изысканном польском языке, со всеми женскими уловками и барской манерностью, усвоенной ею еще девушкой во времена учебы в пансионе, попросила безотлагательно соединить ее с паном Якубом Ашкенази.
— Якуб, милый, дорогой, — сказала она ему по-польски, хотя знала его еще в ту пору, когда он приходил к ним домой в атласном субботнем лапсердачке. — Приезжай к Диночке. Симхи-Меера нет, так что приезжай прямо сейчас, мой золотой! Торопи кучера, сердечный!
У нее, у Привы, есть сила. Реб Хаим Алтер видел это.
Якуб Ашкенази ворвался как вихрь.
— Что случилось? — испуганно спросил он.
— На, читай! — подала ему Прива письмо его брата.
Якуб быстро прочитал его.
— Подонок, подлец, хорек! — К каждой прочитанной фразе он прибавлял ругательство. Дойдя до конца письма, он швырнул его на пол и уселся в кресло.
— Диночка, — сказал он, — я буду на твоей стороне, даже если это обойдется мне в целое состояние. Я сейчас же передаю дело своему адвокату, а тебе дам столько денег, сколько нужно. Положись на меня.
Прива поднялась со своего места и поцеловала Якуба в обе щеки.
— Я предвидела это, — сказала она, затем царственно покачала головой и резко добавила: — Я сама себе готова надавать пощечин, дочка, за то, что я тогда тебя не поняла. Помнишь, когда ты сказала, что лучше бы тебя выдали за Якуба?
Диночка густо покраснела.
Реб Хаим Алтер не мог этого слышать.
— Прива, — злобно прорычал он, — это было Божье дело, отличное сватовство!
В семействе Ашкенази вспыхнула война и запылала огнем упрямства.
С одной стороны — Макс Ашкенази, делец с мертвой хваткой, въедливый, энергичный, мстительный, полный гнева на то, что ему мешают в осуществлении его великого плана. С другой стороны — его брат, рисковый человек с широкой душой, для которого деньги — сор, который готов ради близких людей или ради каприза снять с себя последнюю рубашку. А между ними — дом Макса Ашкенази, Диночка с детьми и ее родители. Они, реб Хаим Алтер и его жена, сразу же перебрались к дочери. Они не могли оставить ее одну в такое время. Макс позеленел от злости, когда управляющий его домом Шлоймеле Кнастер принес ему на фабрику эту новость вместе с квартплатой, собранной с жильцов.
— Идиот, зачем ты их впустил? — выругал он управляющего.
— А что я мог сделать? — спросил Шлоймеле, уменьшаясь на глазах. Его маленькая голова целиком ушла в плечи. Он стал похож на курицу, испугавшуюся злого, воинственного петуха.
Еще больше Макс обозлился, когда Кнастер рассказал ему о карете его брата, часто приезжающей к его квартире.
— Вот собака! — шипел Макс.
Он делал все, чтобы заставить жену согласиться на развод. Он перестал выплачивать ей еженедельное содержание. Не только ей самой не давал он ни гроша, но и учившемуся за границей сыну, ее любимчику. Однако квартира, где жила Диночка, была полной чашей.
— Там все самое лучшее, — говорил Шлойме Кнастер. — Я присматриваюсь, и я вижу.
Обычная политика Макса Ашкенази в борьбе с противниками послабее — сломить их голодом — здесь не работала. Его брат сорил деньгами. Адвокаты Макса Ашкенази ничего не могли поделать. Адвокаты Якуба предвидели все его шаги и блокировали их.
Макс принялся ходить к раввинам. Он всегда приберегал возможность обратиться к ним на самый крайний случай, когда в гражданских судах ничего нельзя добиться. Он был большим специалистом по судам Торы. Он знал их во всех тонкостях и подробностях. Здесь он мог перекричать и сбить с толку любого. Однако на суд Торы Якуб Диночку не пустил.
— Чтобы я вас тут больше не видел, уважаемый, — сказал он служке раввинского суда.
Макс послал служку к тестю. Он был уверен, что реб Хаим Алтер не сможет не принять вызова на суд Торы. Реб Хаим Алтер действительно пришел. Но заставить прийти дочь он не мог.
Макс Ашкенази начал пакостить жене. Подстраивать мелкие неприятности. Через своего управляющего Шлоймеле он подал жалобу в суд с требованием выбросить ее из квартиры. Диночка буквально остолбенела, когда судебный пристав принес ей повестку в гражданский суд в связи с иском Симхи-Меера Ашкенази. Но Якуб не пустил ее и туда. Вместо нее он послал адвоката. Адвокат сумел добиться отклонения иска. Когда Макс увидел, что через суды дело не клеится, а выходит сплошная тягомотина, он велел управляющему попробовать другие пути. Начались отключения воды, перекрываемой в подвале дворником, и неполадки с газовым освещением. Якуб Ашкенази вызвал крошечного Шлойме Кнастера к себе и хорошенько потряс его за лацканы лапсердака.
— Не смей устраивать мне в доме фокусов! — гаркнул он ему. — А то я тебя этим вот шпицрутеном отлуплю!
Шлоймеле так перепугался, что втянул свою головку в плечи.
— А я-то в чем виноват? — плакал он как ребенок. — Я делаю, что мне велят. У меня ведь есть жена и дети…
Доставив своему хозяину на фабрику очередной сбор недельной платы с жильцов, Шлоймеле рассказал ему о словах Якуба, присовокупив к ним детальный отчет о множестве других происшествий в доме. Макс Ашкенази поскреб в своей бородке.
