Спастись было нелегко. Его близкие и знакомые разбежались, исчезли в эти горькие дни без следа. В домах, где прежде были свои люди, теперь сидела всякая солдатня, матросы и рабочие, не особо желавшие отвечать на расспросы о прежних хозяевах. Среди этих новых людей, нынешних аристократов, у него знакомых не было. Нелегко было найти выход — и товары сбыть, и выбраться самому. Страшно было слово сказать. Однако Макс Ашкенази не утратил мужества. Хотя он на своем веку встречал людей, которые плевали на деньги и готовы были жизнь отдать за что-то еще, всяких полоумных фантазеров, которые сами жить не желали и не давали жить другим, он, тем не менее, понимал, что настоящих безумцев можно пересчитать по пальцам. По большей части люди кое-что соображают, они знают, что такое деньги, и хотят подзаработать. Так было, так есть и так будет.
Он изучил их, этих взяточников, существовавших во все времена и при всех режимах, и был уверен, что и среди нынешних правителей хватает охотников до хорошего заработка, есть ребята, которые имеют в виду не Пасхальное предание, а клёцки
[174]
. На улицах только и говорили об этих поборниках справедливости, которые продавали на рынках вещи, изъятые у богатых в пользу бедных. Макс Ашкенази ничего другого и не ждал. Он был убежден, что, как и от чиновников старого режима, от нынешних деятелей в кожанках за пару рублей можно всего добиться. Беда только в том, что неизвестно, как к ним подойти. Как узнать, у кого из них есть мозги, а кто действительно принимает всерьез всю эту болтовню на митингах? Хуже всего то, что даже на своего, на еврея, теперь нельзя положиться. Как прежде говорили: «Если человека зовут Абрам, из его кастрюльки можно есть и нам». Теперь совсем другие времена. Теперь только Бог милосерден. Евреи при этих красных стали хуже иноверцев. То, что ты еврей, для них ничего не значит. Нет, говорят они, ни евреев, ни иноверцев, а есть буржуи и пролетарии.
Макс Ашкенази много думал в бессонные ночи о том, как бы подобраться к кому-нибудь из этих новых людей, лучше к какой-нибудь шишке, провернуть свое дело, достойно отплатить благодетелю за труды и честно-благородно выйти из города к какой-нибудь границе. Он был готов отправиться куда глаза глядят, даже в Японию и Китай, лишь бы выбраться из этой страны. На земле не было места, которое казалось бы ему слишком далеким или недосягаемым. И он был уверен, что помощник подвернется. Как сказано: «Я старался, и я нашел»
[175]
— когда ищут, находят. Но найти надо именно крупную рыбу. Всегда лучше иметь дело с головой, чем с хвостом, да так оно и надежнее, поскольку что сделает большой, не сделает маленький. Нет, Макс Ашкенази не сомневался, что встреть он нужного человека — все у него получится. А такой человек найдется. Это ясно как день.
Главное не вешать нос, быть сильным, держать себя в руках, цепляться за жизнь зубами и ногтями, не падать, не дай Бог, не скатываться по наклонной!
Он, Макс Ашкенази, снова потихоньку пришел к Богу, вспомнил Его после того, как совсем забыл о Нем за своими торговыми делами. Он даже молился теперь каждый день, ходил в синагогу, читал перед сном «Слушай, Израиль». Он ждал помощи от Бога. Он вцепился в жизнь стальной хваткой и держался из последних сил — лишь бы только не ослабеть!
Он дрожал по ночам за свои сокровища, боялся, как бы их, не дай Бог, у него не отобрали. Он знал, что без них он пропадет, погибнет с голоду, не сможет выбраться отсюда, отбросит копыта в этом чужом беспутном русском городе, и тогда его похоронят в общей яме так, что даже следа и памяти о нем не останется. Он напрягал все свои силы, принюхивался и прислушивался из-под груды одеял и лежавшей мехом наружу шубы, отслеживая любой шорох мыши, пробегавшей по полу в напрасных поисках тепла и еды. Он вслушивался в потрескивание замерзших труб, в шепот матросов и их любовниц в соседних комнатах, в каждый скрип ворот.
Выстрелы на улицах не прекращались. Неизвестно было, кто стреляет, куда стреляет и в кого стреляет. Время от времени какой-нибудь грузовик разгонялся и врезался в здания, разбивая витрины. Макс Ашкенази с головой прятался под одеяла, как ребенок, который ищет защиты, пряча голову в подушки, и шептал дрожащими пересохшими губами молитвы к Богу, прося защитить его от зла и несправедливости и спасти от преждевременной смерти среди чужаков и врагов.
Винтовочные выстрелы на улицах сопровождали тихий шепот его ночных молитв.
Глава тринадцатая
Искомый человек явился Максу Ашкенази. Он явился ему в Божьем доме, как истинный Избавитель.
Когда Макс Ашкенази выходил после молитвы из маленькой синагоги, где евреи молились, вздыхали, говорили о курсах валют, о дороговизне хлеба и еврействе, переживающем в эти дни свой закат, рядом с ним оказался маленький круглый человечек с улыбчивым лицом, с круглыми черными усиками и круглыми черными глазами, хитрыми и детскими одновременно. С глубоким поклоном этот человечек снял перед ним шляпу, какую редко можно было увидеть теперь в этом красном городе.
— Мое почтение, господин Ашкенази! — поприветствовал его по-русски этот круглый человечек с такой непринужденностью, словно они встретились не в охваченном революцией городе, а в старые добрые времена, когда богачу принадлежал весь мир. — Очень, очень приятно вас видеть!..
Макс Ашкенази смотрел на этого занятного круглого человечка и никак не мог припомнить, где он его видел. Все то время, что Макс Ашкенази смотрел на него, круглый человечек не переставал улыбаться, демонстрируя белоснежные на фоне его черных усов зубы. При этом он так старался жестами и мимикой помочь Максу Ашкенази его вспомнить, как делает преданная мать, стремясь помочь своему ребенку чихнуть, когда это у него никак не получается.
— Ну, ну, ну, — подбадривал он Макса Ашкенази. — Присмотритесь хорошенько, голубчик. Не может быть, чтобы вы не вспомнили…
Будь это раньше, до революционной напасти, Макс Ашкенази ни за что не стал бы останавливаться рядом с незнакомым типом. Мало ли гонялось за ним типов такого рода, всяких коммивояжеров, комиссионеров, маклеров с разными деловыми предложениями. Он всегда избегал их. Он редко подавал им руку, разве иной раз совал им палец, лишь бы отделаться. Бывало, он даже не отвечал на их приветствия, делая вид, что не замечает их. Наверняка это один из бесчисленных коммивояжеров, крутившихся вокруг него. Все они его знали, все они здоровались с ним, а он на них толком и не глядел, поэтому все они были для него на одно лицо. Однако теперь, в этом ужасном городе, в эти горькие времена он, Макс Ашкенази, смотрел на людей иначе. И сейчас он мучился, пытаясь вспомнить, где же он встречал этого занятного человечка. Он не смог это вспомнить, даже несколько раз растрепав свою бородку. Веселый человечек распахнул свои круглые черные глаза, смотревшие по-детски и в то же время с хитринкой, и наконец представился сам.
