Сразу же после подписания тноим хасиды сбросили со столов цветы, которые заботливо расставила Прива, сгребли в кучу дорогую посуду и принялись пить водку и плясать на столе. Прива злилась, а реб Хаим Алтер еще больше заводил хасидов:
— Танцуйте, евреи, на столе и на скамейках…
Только Янкев-Бунем печально сидел в конце стола, словно скорбел по усопшему посреди всеобщего веселья. Он ничего не слышал и не обращал внимания на евреев, протягивавших к нему потные руки, кричавших «Лехаим!», желавших и ему вскоре стать женихом. Он не видел блюд, которые пододвигали к нему официанты в шелковых ермолках. Он не ответил на приветствия сыновей реб Хаима Алтера, которые веселились и плясали на тноим своей сестры. Тая от удовольствия, они шептали ему на ухо хасидские пошлости о женихе и невесте.
— Хорошо сказано, а? — спрашивали они Янкева-Бунема.
Он их не слышал.
Он смотрел в другую сторону, в отрытую соседнюю комнату, где в окружении женщин сидела невеста. Он хотел ее увидеть, заглянуть ей в глаза. Но она не поднимала глаз. Только однажды их взгляды, их печальные взгляды встретились, и оба сразу же опустили головы.
Хасиды взяли жениха плясать в свой хоровод.
Глава десятая
На следующее же утро после тноим реб Авром-Герш отдал жениха учиться к реб Носке, как ему велел его ребе. И реб Хаим Алтер забрал своих сыновей от реб Боруха-Вольфа, хотя им и этого учителя хватало с избытком. Он тоже перевел их к реб Носке, чтобы они учились вместе с Симхой-Меером.
В Балуте, среди ткачей, портных, извозчиков, трюкачей и побирушек, жил в маленьком домике выдающийся знаток Торы реб Носке, к которому и были отданы в обучение сыновья этих богачей. Вообще-то он не был простым меламедом, но в раввины не годился, и ему приходилось зарабатывать на жизнь преподаванием. Это был человек, не приспособленный к жизни в Лодзи.
Посреди огромной ярмарки и вечной суматохи бурно растущего города, где евреи все время крутились, торговали, занимались маклерством и всякими махинациями, раввины очень хорошо зарабатывали. Евреи часто судились между собой. Евреи давали деньги под залог. Евреи заключали договоры о компаньонстве. При этом они предпочитали обращаться в раввинские суды, а не к русским судейским чиновникам, поэтому раввины зарабатывали много денег. Однако реб Носке не мог быть раввином в Лодзи. Лодзинские раввины должны были разбираться не столько в Торе, сколько в векселях, от них требовалось умение распутать все комбинации, понять все хитрости купцов, они должны были знать, как составляются торговые договоры и каковы оптовые и розничные цены на шерсть и хлопок. Реб Носке всего этого не знал и не хотел знать. Он знал только Тору.
Он был большим знатоком Торы. Миснагид, хотя и польский, он жил только Богом и Его Книгой. Он ни на волосок не желал отступить от ее законов. Для него не существовало компромиссов и обходных путей. В его черной костлявой голове не было места ни для чего, кроме Торы. Он держал в уме тысячи книг и комментариев, он помнил их наизусть, но каждый раз повторял заново, все больше погружаясь в их глубины. Он знал, что люди могут быть либо правы, либо виновны и среднего не дано. Нельзя быть немножко правым или немножко виновным. Потому что быть неправым немножко значит быть неправым полностью. Все претензии, уловки и вопли сторон, судившихся в раввинских судах, не достигали его ушей.
«Реувен виновен, а Шимон не виновен», — твердо выносил свой приговор реб Носке, не глядя по сторонам и игнорируя деньги, которые клали перед ним за проведение суда.
Проигравшие кричали, возмущались, взывали к справедливости, но реб Носке их не слышал.
Купцы сразу разглядели, что этот еврей с сухим коричневым лицом и гладкими черными пейсами — не лодзинский человек, что радости от него не жди, и перестали ходить к нему, избегали его, шли к другим раввинам, которые больше разбирались в векселях и банкнотах, чем в Торе. Да и женщины перестали приходить к нему со своими вопросами.
Реб Носке был очень строг. Он вечно трепетал перед Богом, вечно перед его большими пылающими черными глазами стояла картина ада. Он видел, как горят в адском огне те, кто сошел с пути, заповеданного Богом. Еще строже наказываются те, кто обязан был указать евреям путь Господень, но не сделал этого. Поэтому каждый раз, отвечая на обращенный к нему вопрос простых евреек, реб Носке трясся от страха: а не делает ли он, Боже упаси, разрешенным запрещенное? Правда, Тора говорит, что если молока, попавшего в горшок с мясом, в шестьдесят раз меньше, чем мяса, то это кошерно. Но разве можно положиться на женщин, которые сами определяли и говорили ему, сколько молока попало в их горшок? Реб Носке знал, что женщины легкомысленны и что им жалко денег. Поэтому он отказывался признать горшок кошерным. Он снова и снова переспрашивал женщин, предостерегал их, избегая смотреть им в лицо, и в итоге, боясь положиться на их свидетельства, объявлял горшок и мясо трефными.
— Вылить в такое место, чтобы даже собака не достала, — говорил он, дрожа. — Трефное.
Женщины уходили от него огорченными, но реб Носке огорчался еще больше, так как за введение евреев в ненужные расходы тоже можно попасть в ад. Он никак не мог разобраться с вопросами домохозяек. И женщины стали ходить к другим даянам, которые были не так умны, как реб Носке, и признавали их горшки кошерными.
Лодзинские раввины делали деньги на договорах о продаже. С каждым днем все больше еврейских фабрикантов в Лодзи переходили с ручных станков на паровые машины и нанимали рабочих-иноверцев, которые соглашались на меньшее жалованье и готовы были работать по субботам. Богобоязненные фабриканты очень прилично платили раввинам за договоры о продаже фабрик иноверцам; эти договоры, написанные по-древнееврейски с ошибками, позволяли делать вид, что фабрика, работающая в субботу, не принадлежит еврею. Реб Носке не писал договоров о продаже. Он не уважал подобных трюков, обходивших законы Торы. Он не желал отступать от Закона ни на волос.
Его жена-раввинша, отец которой, богатый еврей, дал большое приданое, лишь бы заполучить ученого зятя, сплетничала о своем муже и смеялась над ним. Голова и хватка у нее были мужские. Сидя дома, она слышала про раввинские суды, понимала все расчеты, разбиралась в претензиях купцов друг к другу. Она сама предлагала бы компромиссы, которые удовлетворили бы обе стороны. Она знала в этом толк, но ничего не могла поделать. Ведь женщине полагается сидеть на кухне. Торговля и Тора принадлежат мужу. А муж ее знал только две вещи: Бога и Его Тору. Приданое они давным-давно проели. В доме царили нужда и нищета, нестерпимые для бывшей богачки. Владелец квартиры в старой части Лодзи не хотел ждать с оплатой жилья. Квартиры в городе были нарасхват. Цены на них росли с каждым днем. Реб Носке пришлось оставить большую квартиру в центре города и переселиться в маленький домишко в Балуте, в квартале ремесленников и бедняков.
Его жена, родившаяся в богатой семье, плакала и жаловалась. Она не могла смириться с мыслью, что ей придется жить в Балуте. Она не могла привыкнуть к нищете, к соседям. А реб Носке нашел здесь отдохновение. Никто на его бедной улице не мешал ему служить Богу и изучать Тору. Мужчины работали. Женщины редко варили мясо и не задавали вопросов. Кур они тоже не резали. Лишь изредка жены бедняков заходили спросить про кровь в курином яйце. Время от времени какой-нибудь еврей спрашивал о законах траура в годовщину смерти близких. Если в кои-то веки мастер заходил подписать договор с мальчишкой-подмастерьем, которого он брал в обучение на три года, реб Носке получал гроши. Но он даже не смотрел на деньги.
