— Мне очень жаль, господин барон, — оправдывался он, — но моя обязанность обратить ваше внимание на то, что в кассе есть дыры, большие дыры. А Гецке не хочет ждать с доходами. Он цепляется за каждый пфенниг.
— Эта свиная собака Гецке, — злобно проворчал Хунце, — этот вшивый мерзавец.
Фриц Гецке снова точил зуб на Хайнца Хунце, как в старые времена, когда они еще не были компаньонами. Баронский титул, который получил теперь Хунце, не давал Фрицу Гецке покоя. Из-за него он не спал по ночам. Все годы компаньонства он носил в себе тихую ненависть к своему партнеру, потому что, хотя Фриц Гецке был полноправным компаньоном Хайнца Хунце и, возможно, даже вложил в их дело больше труда и денег, фабрика все равно носила имя Хунце. На вывесках, на письмах, на всех официальных бумагах было четко написано «Хунце и Гецке», но люди на улице всегда говорили «фабрика Хунце», а имя Гецке отбрасывали. Директора фабрики и ее работники оказывали больше почета Хунце, чем его компаньону. Имя Гецке здесь как-то не прижилось, не вошло в обиход. И Фрица Гецке это очень раздражало.
А тут в довершение зла еще это баронство Хунце. Правда, Гецке новый титул партнера проигнорировал. Для него он просто не существовал. Фриц не только не пришел на бал к Хунце, он даже ни разу не назвал Хунце бароном. Ни самого старого фабриканта, к которому он по-прежнему обращался «герр Хайнц», ни его сыновей, которых он при встрече называл «молодыми людьми». Кроме того, он не мог спокойно слышать, как директора и инженеры фабрики именуют его компаньона только что полученным им титулом.
— Ах, Хунце, — поправлял он их каждый раз, когда они говорили «господин барон».
С давних пор Гецке пытался догнать Хунце, но сколько бы он ни прикладывал усилий, он все время плелся позади. Правда, однажды он победил своего бывшего мастера, заставил старика сделать его, Фрица Гецке, которого тот иначе как вшивым мерзавцем не называл, своим компаньоном. Это была большая победа, но для людей, для всего света Хайнц Хунце по-прежнему был крупным фабрикантом и королем Лодзи, а Фриц Гецке так и остался в тени. Его знали считанные люди. Он делал все, чтобы походить на своего бывшего мастера. Он выстроил себе такой же дворец, как у Хунце, поставил там такую же мебель, купил себе такие же кареты и лошадей. Он обезьянничал во всем — ходил в похожей одежде, курил трубку, пересыпал речь крепкими словечками, но это не помогало. И вот теперь Хунце вырвался далеко вперед, а Гецке безнадежно отстал. И Гецке кипел от злости. Еда и сон были ему не в радость.
Он изо всех сил старался подловить Хунце, воткнуть ему нож в спину, отомстить ему. Теперь такая возможность представилась. В кассе были дыры. Конечно, их можно было бы заткнуть, если бы Фриц Гецке только захотел. Но сколько толстый директор Альбрехт ни уговаривал второго компаньона, взяв его за лацкан, сколько ни хлопал его дружески по спине, Фриц Гецке не уступал.
— Пусть он станет бароном за свой счет, а не за мой, — говорил он с упрямым наслаждением.
Возможно, попроси его сам Хайнц Хунце, он бы не отказал. Просьба Хунце для Гецке дорогого стоила. Но Хунце с «вшивым мерзавцем», со «свиной собакой» разговаривать не желал. Не доживет его бывший подмастерье до того, чтобы он, Хунце, просил его об одолжении. Лучше сдохнуть! А толстый директор Альбрехт, под тяжестью которого ломались стулья, от расстройства потел всем своим необъятным телом. Ведь он обязан был залатать дыры в кассе. Правда, Хунце легко мог получить любой кредит. Вексель Хунце равнялся денежной банкноте. Но Хайнц Хунце не хотел выдавать векселей. Таков был его принцип — не подписывать долговых бумаг. В Лодзи шутили, что это от его неумения расписываться, но шутники ошибались. Просто он так решил. Хунце знал, что короли векселей не выписывают, а он был король, мануфактурный король Польши.
Кроме того, с тех пор как он стал бароном, ему нет житья в собственном доме. Сыновья и дочери все время учат его этикету, хорошим манерам. Они постоянно устраивают в их семейном дворце балы для аристократов, на которых старый Хунце и его жена чувствуют себя чужими, пребывают в вечном страхе и тревоге, как бы не ляпнуть чего-нибудь лишнего. Приглашенные в гости аристократы зовут потом к себе, на обеды, на охоту, на балы. Для Хайнца Хунце это просто напасть. Он совсем не знает, как разговаривать об этих барских делах — о зайцах, о лошадях и собаках, о родословной, о картах и винах. Самое большое удовольствие для него — ходить по фабрике, разговаривать с купцами, шутить с мастерами, грубить инженерам и химикам. Как и прежде, он с самого утра надевает поношенный пиджак и широкие брюки, чтобы облазить в своей фабрике все углы, но сыновья и дочери запрещают ему работать и сживают его со свету.
— Не забывай, отец, что ты барон, — говорят они ему. — Ты не должен общаться с плебсом.
Они не дают ему ни с кем слова сказать, не дают ходить пешком, как он любит, заставляют ездить в карете с гербом. Окружающие, самые близкие ему люди переменились к нему с тех пор, как у него появился титул. Они разговаривают с ним не так свободно, как раньше, а натянуто и отчужденно, и в обязательном порядке титулуют его «господин барон».
Хуже всего то, что его начали втягивать в разные организации, делать везде почетным председателем и требовать денег на больницы и церкви. Давать Хайнц Хунце терпеть не может. Он верит, что свое состояние он сколотил собственными руками и собственным умом. А тех, кто не достиг таких высот, считает глупыми неудачниками и лентяями. Больше всего он ненавидит бедняков. Всех. Он убежден, что они пьяницы и бездельники. Они падки на чужое. И его очень сердит, когда к нему приходят и просят денег для всяких побирушек, на их госпитали, церкви и прочее.
— Я плачу налоги, большие налоги государству, — злобно отвечает он. — Так пусть государство о них и беспокоится. Я на это не даю.
Раньше он действительно не давал. Но с тех пор как он барон, к нему стали приходить, присылать ему письма. Организации осыпали его почестями; матери просили помочь их детям, которым было нужно образование; вдовы просили помощи; старики просили поддержки. Он пытался отказывать, но дети опять отчитали его:
— Помни, отец, что ты барон Хунце! Ты должен себя вести, как все аристократы.
Главная неприятность заключалась в том, что все эти расходы тяжелым грузом ложились на фабрику, день ото дня ухудшая ее финансовый баланс. И Хунце ходил встревоженный, пришибленный. Не было ему покоя в его перестроенном дворце, украшенном баронским гербом.
Несколько ночей подряд Хайнц Хунце и директор Альбрехт не спали — думали, как залатать дыры, проделанные баронским титулом в кассе фабрики. Эти дыры надо было заткнуть непременно, потому что дыры опасны. Если их не замечать, они будут расширяться и углубляться до тех пор, пока не станут настоящими безднами. После всех размышлений и поисков Альбрехт пришел к убеждению, что единственный выход — закрыть дыры собственными силами, ресурсами самой фабрики. Именно фабрика, а не кто-то или что-то, должна спасти положение. Самое здоровое для тела — не привлекать средства извне, а задействовать внутренние резервы. Директор Альбрехт знал, что это верно не только в отношении тела человека, но и в отношении предприятия.
