— Подходит, Альбрехтик, — одобрил его вывод Хунце. — У тебя золотая голова…
Заручившись согласием Хунце, Альбрехт начал думать, как же именно использовать ресурсы фабрики для затыкания дыр. Снижать качество нельзя. Хунце нелегко дались доброе имя, ведущие позиции на рынке, популярность, достигшая такого уровня, при котором каждая хозяйка, даже нищенка знала, что товар с изображением двух голых бородатых типов с фиговыми листочками на срамном месте и копьями в руках — самый лучший и самый качественный. Потребовался огромный труд, чтобы достичь такого статуса. Фабрика Хунце всегда ценила солидность и постоянно улучшала товар. Это было оправдано. Солидность прекрасно окупалась. Благодаря ей множество медалей, серебряных, золотых и бронзовых, украшали фабрику и упаковки производимых на ней товаров. Правда, при наличии популярности и доброго имени можно было себе позволить немного снизить качество и сэкономить, но это скользкий, опасный путь. Нет недостатка во врагах и недоброжелателях, которые сразу же поднимут шум и ославят на весь белый свет. Что бы ни случилось, фабрика Хунце должна быть верна своим принципам.
Еще можно было уменьшить бюджет дома Хунце. При сокращении этих расходов легко экономились несколько десятков тысяч рублей в год. Но ни директор Альбрехт, ни старый Хунце не решались об этом заикнуться. Это было не в их власти. Здесь были замешаны дочери, сыновья, зятья-бароны. Им не следовало бы так много проигрывать в карты, делать такие большие долги, выбрасывать деньги на всякие глупости. Хайнц Хунце не раз кричал на них, стучал по столу своей волосатой рукой ремесленника, но это не помогало. Тут он был бессилен. Эта болезнь не вылечивалась. Приходилось носить ее в своем теле.
Единственным источником экономии оставались рабочие. Они не товар, снижение качества которого заметно. Конечно, их жалованье невелико, но их много, несколько тысяч, а касса одна. Если каждому из них платить немного меньше, получится приличная сумма. В течение года дыры будут закрыты. Да и для фабрики хорошо, если она обойдется без привлечения внешних средств и сумеет восстановить себя сама. Сейчас нет нехватки в желающих поступить на фабрику. Каждый день у ее ворот стоят крестьяне и крестьянки, приходящие в Лодзь в поисках работы. Они готовы работать за гроши, особенно деревенские девушки, которых не могут содержать родители на тощие доходы с неплодородной земли. А девушки лучшие на фабрике. Они ничем не хуже мужчин. Ведь машины работают сами, им нужны только руки, а лучшие руки — женские. При этом женщины много не просят, они послушны, не пьют и точно выполняют свою работу.
Альбрехт решил, что уже завтра он прикажет мастерам уволить как можно больше мужчин, а на их место взять женщин, особенно молодых девушек. Чем моложе, тем лучше.
Затем Альбрехт уменьшил зарплату рабочих на целых пятнадцать процентов. В год это давало именно столько, сколько нужно было для затыкания дыр, которые проделал в годовых дивидендах Хунце титул, выхлопотанный петроковским губернатором в Санкт-Петербурге.
— Подходит, Альбрехтик. У тебя золотая голова, — снова похвалил директора Хайнц Хунце и подкрепил комплимент подарком. — Поскольку у меня теперь новая карета с гербом, — сказал Хунце, — я подарю тебе, Альбрехтик, мою прежнюю карету с лошадьми, упряжью и кучером. Ты доволен?
— Спасибо, господин барон! — сказал Альбрехт, сгибаясь в поклоне всем своим огромным телом, под весом которого ломались стулья.
На следующий же день на фабрике Хунце начались перемены. Уволили много мужчин, и вместо них к станкам поставили крестьянских девушек в цветастых платках. За ту же работу им платили треть прежнего мужского жалованья. У фабричной кассы выстроились длинные очереди польских крестьян, пришедших в Лодзь из деревень и недавно поступивших на фабрику Хунце. Теперь они нервно мяли в руках свои синие шапки, ожидая последнего недельного расчета.
— Куда пойти, Господи Иисусе? — ворчали они и еще сильнее мяли шапки, заранее снятые с русых голов, хотя касса была далеко.
Оставшиеся немецкие рабочие, которые жили в казармах на земле, принадлежавшей фабрике, ругались на чем свет стоит в производимые ими ткани.
— Проклятие святому кресту! Дьявол! — непрерывно закручивали они ругательства и нитки, беспокойно оглядываясь, не слышат ли их мастера.
Мастерам жалованье не сократили. Так посоветовал директор Альбрехт, и Хунце с ним согласился. Теперь мастера были еще преданнее, чем раньше, и шпионили за рабочими на каждом шагу. Они должны были выгнать как можно больше мужчин и заменить их женщинами. Это было выгодно не только директору, но и самим мастерам, зажимавшим в углу и заваливавшим на тюки товара крестьянских девушек, которые ни слова не понимали по-немецки и сопротивляться не осмеливались. Поэтому мастера все время принюхивались, искали повод придраться, цеплялись к рабочим, стремясь при малейшей провинности отправить их за расчетом в кассу и запретить им приходить на фабрику. Они держали ухо востро, поэтому рабочие ругались очень тихо в производимый ими товар, понося всех святых за те пятнадцать процентов, на которые урезали их жалованье.
Лучше всех мастеров фабрики жил теперь фабричный слуга Мельхиор, огромный тип с лапами, заросшими рыжим волосом, который носил зеленый охотничий костюм. Он обыскивал рабочих при выходе с работы. Хорошо жил и его ближайший друг Йостель, начальник охраны фабричного двора, ведавший всеми замками, дверьми и воротами.
Эти двое охраняли фабрику. Они давали рабочим взаймы маленькие суммы — от полтинника до трех рублей. Многие из рабочих после работы шли не домой, а бежали в шинок выпить кружку пива, случалось им и проигрывать в карты недельное жалованье или тайно лечиться у фельдшера от дурной болезни, о чем их жены не должны были знать. Утаить лишнюю копейку с жалованья, которое обычно целиком отдавали женам, было трудно, поэтому приходилось прибегать к ссудам на стороне. И фабричные охранники их выручали, но только от субботы до субботы, до следующего расчетного дня, а брали они всего гривенник с рубля в неделю. Давали девяносто копеек, а забирали рубль.
У них, у этих охранников, было много денег. Мельхиор, здоровенный тип в зеленом костюме, постоянно получал чаевые от богатых интересантов, приходивших в кабинет Хайнца Хунце и просивших Мельхиора, который стоял у дверей, положив рыжие волосатые лапы на пояс охотничьих брюк, о разного рода услугах. Еще больше ему платил директор Альбрехт за то, чтобы Мельхиор каждый раз поставлял ему новых ткачих для уборки его холостяцкой квартиры при фабрике. Толстый директор Альбрехт очень любил, чтобы его обслуживали свеженькие и молоденькие девушки. Мельхиор, имевший большой успех у фабричных женщин — из-за должности, охотничьего костюма и своей необъятной мужественности, — легко находил подход к работницам. К тому же у себя дома он очень красиво играл на кларнете. И у него всегда было много вина, собранного из недопитых бокалов на балах у Хунце. Так что работницы валили к нему валом.
Он умел найти лакомый кусочек. К тому же он знал вкус директора и всегда выбирал новеньких, извлекал их из-за станка и отряжал убирать квартиру господина директора. Девушки возвращались на фабрику с синяками на шее и руках, с дешевым платьицем и рублем в кармане. Директор в свою очередь умел отплатить Мельхиору за то, что он был исправным поставщиком с хорошим вкусом. Он достойно награждал охранника. Из этих наград и чаевых Мельхиор сколотил немалый капитал. Рабочие, бравшие у него в долг несколько рублей в неделю, деньги считали плохо. Они охотно платили рубль за те девяносто копеек, которые Мельхиор ссужал им в любое время по первому требованию. Им было невдомек, что их гривенник от субботы до субботы составляет почти пятьсот процентов годовых. Они бы не поверили, если бы им это сказали. Ведь они считали только за неделю.
