— Бейте этих пиявок и кровососов! — перекрикивали их женщины.
Еврейские фабриканты помельче испугались и немедленно сдались. Крупные фабриканты сдаваться не спешили.
На фабрике Хунце рабочие оставили станки и направили делегацию к хозяевам. Сами Хунце не стали разговаривать с делегатами. Они приказали главному директору Альбрехту принять их.
С шапками в руках, кланяясь и вытирая у дверей грязные ноги, чтобы не наследить на блестящем полу, они подошли к директору.
— Что вы хотите? — сонно спросил их директор Альбрехт.
— Мы хотим попросить ясновельможного пана не снижать жалованье. Иначе никак невозможно работать!
— Мы хотим гарантий, ясновельможный пан. Иначе невозможно вернуться к работе.
— Мы не даем никаких гарантий, — злобно проворчал директор. — Это особая милость, которую могут оказать господа бароны, если пожелают. Сначала вернитесь к станкам, а там посмотрим.
— Да простит ясновельможный пан, — сказали немолодые рабочие, — но пусть хотя бы не снижают жалованья тем, у кого жены и дети. Мы не можем на эти деньги содержать наши семьи.
— На кой черт вы женились и наплодили детей, если вам не на что их содержать? — ответил директор Альбрехт. — Фабрика не должна платить за это…
У рабочих тут же глаза покраснели от ярости.
— Ах ты, свиная собака! — закричал немец в бархатных штанах.
— Ах ты, сукин сын! — бушевали польские ткачи в камзолах. — Швабский боров!
— Бейте этого жирного наглеца за то, что он оскорбляет наших законных жен и детей!..
Директор Альбрехт мгновенно смекнул, что дела его плохи, и грузно поднялся со стула, чтобы своевременно ретироваться. Но прежде чем он успел пошевелить своими ногами-бревнами, рабочие уже вытащили его из кабинета. Слуга Мельхиор попытался сунуться к ним, но получил кулаком в глаз.
Рабочие выволокли толстого директора за руки и за ноги, как быка на убой. Забастовщики на фабричном дворе встретили смертельно побледневшего, перепуганного Альбрехта громкими криками.
— Повесить его! — орали мужчины. — Содрать с него шкуру вместе с жиром!
— Спустить ему штаны и выпороть! — бесновались женщины.
Пожилые рабочие надели беспомощному толстяку мешок на голову, сунули ему в руки метлу и, усадив в тачку для кирпичей и мусора, стали возить по большому фабричному двору.
— Хрю-хрю! — кричали рабочие вслед оцепеневшему грузному директору Альбрехту.
— На тебе! — верещали прядильщицы и показывали ему задницы.
Потом забастовщики отправились на фабрику Флидербойма. Кровь кипела, хотелось жертв.
— Повесить проклятого еврея! — раздавались голоса.
— Пусть он сейчас же повысит жалованье! Иначе разнесем ему дворец!
Толпа устремилась к воротам. Но там уже стояли солдаты в полном вооружении с офицером во главе и добрый десяток полицейских с бородатым приставом, которых заблаговременно вызвал Флидербойм. В своем богатом кабинете сидел сам еврейский фабрикант. Из кармана у него торчал заряженный револьвер. Здесь же находился полицмейстер с несколькими офицерами и агентами полиции. Полицейские приводили с фабричного двора одного рабочего за другим. Полицмейстер допрашивал их на месте. При этом он только задавал вопросы. Ответов он слушать не желал.
— Почему это ты не идешь работать?
Рабочий начинал оправдываться:
— Ваше высокоблагородие, я не могу жить на такое жалованье…
— Молчать! — орал полицмейстер и стучал по столу.
Если рабочий продолжал что-то говорить, полицейские затыкали ему рот кулаками. Некоторых забастовщиков полицмейстер не удостаивал беседой.
— Эта морда мне не нравится, — говорил он. — Она выглядит подозрительно. Задержать!
Когда задержанными был забит коридор, полицейские и сыскные агенты взяли их в кольцо и попытались отправить в полицейский участок. Но людская масса вокруг фабрики стояла как стена и не давала увести арестованных. Офицер перед воротами вынул шашку из ножен и приказал разойтись. Толпа не тронулась с места.
— Разойтись, сучьи дети! — крикнул офицер. — Иначе я прикажу стрелять!
Люди не отступили. Напротив, мужчины ближе подошли к воротам. Женщины махали платками и мягко уговаривали солдат.
— Мальчики, — обращались они к ним, — вы же не будете стрелять в ваших братьев-христиан.
Офицер взглянул на солдат и забеспокоился. Он знал, что слова женщин способны их пронять. Он боялся, что, если он будет мешкать, солдаты задумаются и откажутся выполнять приказы. Поэтому он действовал быстро.
— Ружья наизготовку! — заорал он мощным, оглушающим голосом.
Солдаты навели ружья на толпу.
Некоторое время, устремив на людскую массу колючий взгляд, офицер ждал, что народ все-таки разойдется. Но, увидев, что никто не шелохнулся, он отдал короткий приказ:
— Огонь!
Залп нескольких десятков ружей расколол напряженную тишину. Восклицания, проклятия, женские крики, топот множества ног слились воедино. Люди сбились в плотный клубок. Солдаты штыками теснили клубящуюся живую массу, очищая площадь.
Полицейские и агенты хватали и арестовывали всех, кто попадался им под руку.
Полицмейстер угостил офицера у ворот настоящей гаванской сигарой, полученной от фабриканта Флидербойма, и пожал ему руку.
— Завтра же фабрики заработают, — сказал он с улыбкой.
Но они не заработали. Напротив, все предприятия встали. Рабочие десятками тысяч вышли в воскресных одеждах на улицы и нападали на полицейских; люди собрались у тюрьмы и кричали, чтобы им выдали арестованных. Некоторые требовали, чтобы сам полицмейстер вышел с ними поговорить.
Накануне ночью рабочий поймал собаку полицмейстера, породистую овчарку, и зарезал ее, мстя за то, что его отца избили в полицейском участке. Рабочего схватили и поставили перед полицмейстером.
— Сотню ударов! — приказал полицмейстер. — Не жалеть плетей!
После семидесяти ударов наказуемый перестал кричать, даже ногами не дергал, но полицейские не отпустили его и по приказу полицмейстера отсчитали ровно сто плетей. Когда они велели рабочему встать, он был уже мертв. Полицмейстер отругал подчиненных.
— Болваны! — заорал он. — Надо было давать ему очухаться после каждых двадцати пяти ударов!
Но дело было сделано.
Полицмейстер велел быстро обмыть покойника, вывезти за город в пустынное место и похоронить так, чтобы никто его не нашел. Полицейские так и поступили, все сделали тихо. Но в городе об этом узнали. Рабочие потребовали, чтобы им выдали тело.
— Отдайте нам нашего товарища! — кричали они. — Мы хотим похоронить его как христианина, мы не потерпим, чтобы его зарыли, как собаку!
