Книга Безбожный переулок, страница 32. Автор книги Марина Степнова

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Безбожный переулок»

Cтраница 32

Анальгетики не помогали. Горячая вода, массаж, даже животворные в своей бесполезности иголки Шустрика – тоже. Надо было просто потерпеть. Смириться.

Огарев вошел в ординаторскую, намешал себе кофе. Именно – намешал. На несколько ложек бурого гнусного порошка – немного холодного молока. И поел, и взбодрился. Удобно. Глянул на ссутулившуюся в углу Антошку. И еще раз – уже внимательнее. Она виновато подняла голову – я сейчас, Иван Сергеевич. Уже иду. Там пациенты, да?

Огарев отставил чашку, подошел, положил властную спокойную руку ей на затылок. Будто хотел запрокинуть. Поцеловать. Безошибочно нащупал у основания черепа крошечную нестерпимую точку. Тут? Антошка, стараясь не зашипеть от боли, кивнула. Боли напряжения. Сидите много. И все наперекосяк. У меня вся жизнь – наперекосяк, вдруг призналась Антошка, как будто священнику. Как будто можно было хоть что-то изменить.

Огарев приподнял осторожно ее лицо, оценил, прошелся пальцами по одному ему известным сочленениям и узорам. Но голова болит не поэтому. Не только поэтому. Он выудил из кармана футляр с отоскопом. Свинтил, никуда не торопясь, будто готовясь к бою. Будто собирая оружие. Первый час последнего дня войны. Тяжелый ребристый металл, повинующийся мужским пальцам. Птица, вскрикнувшая в пролеске, предчувствуя артподготовку.

Осень. Глина. Гильзы. Бинты.

Огарев снова дотронулся до Антошкиного лица – и она едва справилась с желанием поцеловать его руку. Такую теплую. Сильную. Простую. Руку, которая могла все. Понятно. Ничего страшного. Просто застой крови в крыло-небном сплетении. Будете принимать – Огарев назвал препарат, который она тут же забыла. И он сразу понял это, без слов, придвинул лист бумаги и удивительным, демонстративно разборчивым, неврачебным почерком записал. Вот. И не давайте боли разыгрываться. Принимайте сразу. Боль вообще не нужно терпеть. Это всего-навсего сигнал к действию.

Он уже забыл Антошку, немедленно забыл, словно ее тут и не было, вернулся к своему кофе, к своей книжке, он вечно таскал за собой книжки, урывая хоть минуту между пациентами – их все меньше становилось, минут, все больше страждущих толпилось в коридоре. А Антошка все смотрела – благодарно, с восхищением, с благоговением даже, словно не мужчина сидел перед ней, смертный, пропахший табаком, в безымянных джинсах из безымянного магазина, а сиял строгими доспехами молодой архангел, уже уставший сражаться с Богом, но еще не уставший любить. Все еще не переставший дарить надежду.

Боль отступала, без всякого препарата, уползала, таяла – просто потому что он был рядом. Просто потому что был.

Следующие несколько недель Антошка проболела. Вернее, следующие несколько недель Антошка безостановочно врала, да что там – изовралась, как пятиклассница, не желающая идти на завтрашнюю контрольную. Симптомы городились на симптомы, она жаловалась на боль, тошноту, судороги, мушки и катышки, дошла до легендарного бабы-Машиного, из детства, – у меня вся тела болит. Лишь бы Огарев еще хоть раз до нее дотронулся.

Огарев сначала терпел, только приподнимал недоуменно брови, потом, пару раз уличив Антошку в очевидной лжи, стал прятаться – скрываться, тоже будто пятиклассник. Нырял, завидев ее, в первый попавшийся кабинет, коридор, туалет. Ссылался на занятость, усталость, пациентов. Изо всех сил оставался вежливым. Корректным. Далеким. В пятницу вечером она его все-таки поймала. Прижучила. Улучила. Вошла последней в кабинет – после огромного приема, – прикинувшись пациенткой. Свои так не делали вообще-то. Свои – своим. Никогда.

Огарев поднял голову – такой уставший, что даже не сразу понял, что это она. Бедный. Не нахмурился даже – просто сразу весь как будто отвердел. Потом Антошка узнала, какой это, собственно, страшный признак. Грозовой. Спросил сухо – чего вы добиваетесь, Анна Николаевна? Вы же совершенно здоровы.

Он даже встать не успел, хотя и попытался, как она его перехватила – сильно, страшно, как настоящая сумасшедшая, уж она ли не знала, какие они сильные? Каждый – как сгущенный эпицентр ядерного взрыва. Я люблю вас, бормотала, я люблю, люблю, вы самый лучший, просто сами не знаете, а я знаю, знаю, никто больше не знает, только я. Антошка не замечала, что стоит на коленях и целует Огареву руки – все эти недели только об этом и мечтала, поцеловать ему руки, шершавые, красноватые от олигексаметиленбигуанид гидрохлорида и d-лимонена. Она сама заказывала на всю клинику дермасепт.

Огарев встал наконец, сумел подняться, оторвать ее от себя – держа на отлете. Почти на весу. Как взбесившуюся кошку. Или ребенка. Осторожно. Очень осторожно. А то укусит.

Сказал – успокойтесь, Аня. Это просто нервы. Людей много. Нагрузка большая. Шустрик загонял вас, как последняя сволочь. Вам надо начать принимать фенибут. Я выпишу. Не волнуйтесь.

Что принимать? – переспросила Антошка, жалкая, трясущаяся – нет, не помогло, конечно. Не помогло. Как она вообще могла надеяться?

Фенибут. Отличный препарат. Старый. Апробированный. Блокирует обратный захват нейромедиаторов. Серотонина…

Антошка вытерла слезы. Плакала, оказывается. Все это время. Ревела ревмя.

И норадреналина – да?

Вы медик? – Огарев посмотрел недоверчиво, словно на неведомой планете, среди комков говорящей слизи и лиловых сполохов, вдруг увидел человека разумного. Своего. Антошка вымученно улыбнулась – да какое там. Просто сочувствующий. Нахваталась там и сям. Знаете, как бывает?

Знаю, подтвердил Огарев. И просто спросил – экзамены в мед завалили? Да?

Антошка кивнула – и снова заплакала. Только уже тихо. Завалила. Всю жизнь мечтала стать врачом, Иван Сергеевич. Всю жизнь – и вот! Она развела руками – пустыми, никому не нужными, бездарными.

Ничего, сказал Огарев мягко. Фенибут еще не с тем справлялся. Я сам его после армии принимал. Отличная, скажу вам, вещь. Как будто в танке сидишь. Тихо, тесно, тепло. И глубоко плевать на все, что снаружи.

И стрелять можно? – восхитилась Антошка совсем по-детски.

Нет, сказал Огарев очень серьезно. Стрелять, к сожалению, нельзя. Пойдемте, я вас провожу. А то поздно. Еще на кого-нибудь по дороге накинетесь, чего доброго.

Не накинусь, сказала Антошка. Таких, как вы, больше нету. Вообще.

Кто бы мог противиться этому? Какой мужчина?

Спустя месяц они поженились.

Счастливейший из дней.

В клинике им преподнесли набор тефлоновых сковородок и фритюрницу. Огарев бегло осмотрел впопыхах снятую однушку – ощетиненную, жутковатую, как любое съемное жилье. Сказал – у меня одно условие, Аня. Только одно. Никаких детей. Антошка закивала быстро-быстро, как собачка, игрушечная, покорная, намертво приклеенная к поверхности, с которой ни спрыгнуть, ни вырваться, ни спастись. Никаких детей. Господи. Акушерство и гинекология. Да зачем они вообще нужны?!

Декабрь. Январь. Февраль.

Первый Новый год вместе. Первое двадцать третье февраля.

В первых числах марта она сидела в ванне, полной мутной воды, розоватой, нестрашной, кровавой, глотая такие же нестрашные, розоватые слезы и корчась от режущей, коле-режущей боли в пустом животе.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация