Аня принялась за дело умело и быстро.
— У Минни несомненно круп. Случай тяжелый, но я видела и хуже. Прежде всего нам потребуется много горячей воды. Я уверена, Диана, что воды в чайнике не больше чашки! Вот, я его наполню. Мэри, вы могли бы подложить поленьев в печку? Я не хочу ранить ваши чувства, но мне кажется, что вы и сами могли об этом догадаться, будь у вас хоть капля воображения. Теперь я раздену Минни и уложу в постель, а ты, Диана, постарайся найти мягкую фланелевую одежду. Прежде всего я хочу дать ей дозу ипекакуаны.
Минни не хотела принимать лекарство, но недаром Аня вынянчила три пары близнецов. Ипекакуана была благополучно проглочена, и не один раз в эту долгую тревожную ночь, когда обе девочки терпеливо ухаживали за больной Минни, а Мэри, добросовестно старавшаяся сделать все, что могла, развела и поддерживала в печи такой сильный огонь, что пламя даже гудело, и кипятила столько воды, что хватило бы на целую больницу страдающих от крупа детей.
Было три часа ночи, когда приехал Мэтью с доктором, которого ему удалось найти только в Спенсервале. Но срочная необходимость в помощи врача уже отпала. Минни было гораздо лучше, и она крепко спала.
— В какой-то момент я была ужасно близка к отчаянию, — объясняла Аня. — Ей становилось все хуже и хуже, хуже, чем близнецам Хаммондов, даже последней паре. Я даже подумала, что она задохнется. Я дала ей все, что еще оставалось в бутылке, и сказала себе — не Диане или Мэри, потому что я не хотела пугать их еще больше, они и так были напуганы, но самой себе, чтобы дать выход чувствам: "Это последняя слабая надежда, и боюсь, напрасная". Но через три минуты она откашляла пленку и сразу почувствовала себя лучше. Вам придется просто вообразить, доктор, какое я испытала чувство облегчения, потому что я не могу выразить это словами. Знаете, есть некоторые вещи, которые невозможно выразить словами.
— Да, я знаю, — кивнул доктор. Он смотрел на Аню так, как будто то, что он о ней думал, тоже невозможно было выразить словами. Потом он, впрочем, все-таки выразил это вернувшимся с митинга мистеру и миссис Барри:
— Эта рыжая девочка, которая живет у Касбертов, просто молодец! Могу вас уверить, что это она спасла жизнь вашей малышке, потому что могло быть уже слишком поздно, когда я добрался сюда. Она обладает и умением, и присутствием духа, совершенно удивительными в ребенке ее возраста. Я никогда не видел таких глаз, как у нее, когда она рассказывала мне, как все происходило.
Чудесным морозным белым утром Аня возвращалась домой с закрывающимися после бессонной ночи глазами, но по-прежнему неутомимо болтая с Мэтью, пока они пересекали длинное белое поле и брели под волшебно сверкающим сводом кленов по Тропинке Влюбленных.
— Ах, Мэтью, какое чудесное утро! Мир выглядит так, будто Бог придумал его для Своего собственного удовольствия, правда? Эти деревья выглядят так, будто я могла бы сдуть их своим дыханием! — Она подула. — Я так рада, что живу в мире, где бывают снега и морозы, а вы? И я так рада теперь, что у миссис Хаммонд было три пары близнецов. Иначе я не знала бы, как помочь Минни. Мне. очень жаль, что я сердилась на миссис Хаммонд за то, что у нее близнецы. Ах, Мэтью, я совсем сплю. Я не могу идти в школу. Я чувствую, что не смогла бы держать глаза открытыми и оказалась бы такой бестолковой. Но я терпеть не могу оставаться дома, потому что Гил… кто-то другой станет первым в классе, а так трудно потом опять выйти вперед… Хотя, конечно, чем труднее, тем больше получаешь удовлетворения, когда добьешься успеха, правда?
— Ну, я думаю, ты справишься, — сказал Мэтью, глядя на Анино бледное лицо и темные круги под глазами. — Ты лучше сразу ложись в постель и выспись как следует. Я сам все сделаю по дому.
Аня послушно легла в постель и спала так долго и крепко, что проснулась только, когда на дворе уже был ясный бело-розовый зимний день. Она спустилась в кухню, где уже сидела с вязаньем вернувшаяся домой Марилла.
— Ах, вы видели премьера? — тут же воскликнула Аня. — Как он выглядит, Марилла?
— Ну, премьером его наверняка выбрали не за его внешность, — сказала Марилла. — Ну и нос у него! Но говорить он умеет. Я была горда, что принадлежу к консерваторам. Рейчел Линд, конечно, как сторонница либералов, не получила никакого удовлетворения… Твой обед в печи, Аня; и можешь взять в кладовой сливовое варенье. Я думаю, ты ужасно голодна. Мэтью рассказал мне, что было ночью. Какое счастье, что ты знала, как помочь больной! Я бы понятия не имела, что делать, потому что никогда не видела больных крупом. Ну-ну, не говори ничего, пока не поешь. Я уже догадываюсь по твоему виду, что ты просто разрываешься от новостей, но они подождут.
У Мариллы тоже было что сказать Ане, но она молчала, так как знала, что неожиданное известие вызовет у Ани волнение, которое может совершенно оторвать ее от сферы таких прозаических вещей, как аппетит или обед. Только когда Аня доела свое блюдечко сливового варенья, Марилла сказала:
— Здесь сегодня была миссис Барри, Аня. Она хотела повидать тебя, но мне было жаль тебя будить. Она говорит, что ты спасла жизнь Минни, и очень жалеет, что поступила так жестоко в истории со смородинной настойкой. Теперь она уверена, что ты не хотела напоить Диану пьяной, и надеется, что ты простишь ее и будешь дружить с ее дочкой, как прежде. Можешь сходить к ним сегодня вечером, если хочешь. Диана не может выйти из дома: она простудилась вчера ночью. Аня, смилуйся, не взлетай в воздух от радости!
Предупреждение не было излишним. Аня порывисто вскочила, вся ее фигурка казалась воздушной, а лицо озарилось пламенной радостью.
— О, Марилла, можно мне пойти сразу… не вымыв посуды? Я все вымою, когда вернусь, но я не могу сосредоточиться ни на чем таком приземленном, как мытье посуды, в такой волнующий момент.
— Конечно, конечно беги, — сказала Марилла снисходительно. — Аня… ты с ума сошла! Сию минуту вернись и надень что-нибудь! С тем же успехом можно кричать ветру, — добавила она, обращаясь к себе самой. — Убежала с голой головой. Вон она несется прямиком через сад с развевающимися волосами. Просто чудо будет, если она не простудится насмерть!
Аня вернулась домой поздно вечером, когда на заснеженные поля уже легли пурпурные сумерки. Вдали на юго-западе сверкала похожая на огромную жемчужину вечерняя звезда. Небо казалось бледно-золотистым и эфирно-розовым над блеском белых просторов полей и темной зеленью елей. Звяканье колокольчиков проносившихся между заснеженными холмами саней раздавалось в морозном воздухе, словно звон сказочных колокольчиков эльфов, но их музыка не была такой сладостной, как та, что звучала в Анином сердце и просилась на уста.
— Вы видите перед собой совершенно счастливого человека, Марилла, — объявила она. — Я совершенно счастлива… да, даже несмотря на мои рыжие волосы. В этот момент душой я выше рыжих волос. Миссис Барри поцеловала меня, заплакала и сказала, что виновата и что никогда не сумеет меня отблагодарить. Я была страшно смущена, Марилла, но ответила как можно вежливее: "Я не держу обиды на вас, миссис Барри, и уверяю вас раз и навсегда, что я не собиралась напоить Диану, и тем опускаю на прошлое покров забвения". Это были очень благородные слова, правда, Марилла? Я чувствую, что отплатила миссис Барри добром за зло… Мы с Дианой чудесно провели день. Диана показала мне новый вышивальный шов, которому ее научила ее тетя в Кармоди. Ни одна душа в Авонлее, кроме нас, его не знает, и мы торжественно поклялись не показывать его никому. Диана подарила мне красивую открытку, на которой нарисован веночек роз и написаны стихи:
