Но главным для нее оставался вопрос — что с мужем? Неужели он тоже участвовал в этом кошмаре, а все ночные разговоры только для отвода глаз?!
Король ответил сухо:
— Вашему супругу предложен выбор: месса, смерть или Бастилия.
Глаза Маргариты кричали: месса! Согласись, ну согласись же!
Карл усмехнулся:
— Король Наварры оказался сговорчив, он выбрал мессу. А вот принц Конде желает посидеть в Бастилии.
До полудня продолжалось избиение гугенотов. Париж оказался завален трупами, по Сене их плыли сотни, перед холмом Шайо образовался настоящий затор. Пришлось отправлять могильщиков, чтобы освободить реку от трупов и зарыть их на острове посреди реки. Братская могила протестантов просуществовала до 1887 года — начала строительства именно на этом месте Эйфелевой башни, при рытье фундамента обнаружили множество людских останков…
Маргарита ходила сама не своя, их свадьба отныне будет у всех называться кровавой… Но помимо переживаний от увиденного, ей не давали покоя два вопроса: почему оставили в живых ее собственного мужа и почему сестра советовала не открывать дверь? Про дверь понятно, но что за просьба не жертвовать дочерью? Королева Наварры вспоминала события утра и вдруг поняла, что сама была на волоске от гибели, вслед за забежавшим к ней гугенотом де Лераном могли убить и ее саму. Де Леран бросился в спальню, видно, надеясь найти там Генриха Наваррского, а убитая вместе с ним сестра короля означала бы, что это расправились гугеноты? Неужели мать и правда была готова пожертвовать собственной дочерью ради оправдания резни?
Вопрос остался без ответа…
А вот жизнь Генриху Наваррскому и Генриху де Конде действительно оставила королева-мать. Герцог Анжу был бы рад гибели принца Конде, потому что был любовником его супруги — Марии Клевской, Генрих Анжу уже мечтал, как сделает Марию герцогиней Анжуйской, но Екатерина Медичи решила иначе. Если вырезать действительно всех гугенотов, слишком сильным станет Лотарингский дом, герцоги де Гизы были нужны королеве-матери до определенной черты, убрали Колиньи, и ладно. Нельзя настолько ослаблять Конде и Бурбонов, само существование этих сил должно уравновесить Гизов в их противостоянии с Валуа.
Маргарита не желала думать обо всех этих политических играх, хотя давным-давно невольно была в их центре. Но ее никто не спрашивал — ни когда выдавали замуж за Генриха де Бурбона, ни когда спасали ему жизнь. Дочь для королевы-матери разменная монета, при чем здесь ее чувства?
Екатерина Медичи очень хотела бы, чтобы гнев оставшихся в живых протестантов обратился против Лотарингского дома, то есть Гизов. Наверное, так и было бы, но на следующий день на Кладбище невинноубиенных зацвел давно засохший боярышник! Это немедленно было объявлено чудом, подтверждавшим правоту католиков. Нужны ли еще какие-то доказательства правомерности поступков? Резня гугенотов возобновилась… Но если бы парижане присмотрелись, то быстро бы поняли, что погибли далеко не только гугеноты, вторая волна позволила основательно рассчитаться с врагами, уничтожить нежелательных наследников, ревнивых мужей или, наоборот, любовников… Любая вражда, раньше приводившая лишь к зубовному скрежету, теперь заставляла вытаскивать нож и объявлять неугодного тайным гугенотом, даже если он возвращался с мессы! Все рассчитывались со всеми…
У королевы-матери в кабинете снова астролог. Считающая себя истовой католичкой, Екатерина Медичи тем не менее по любому вопросу советовалась с астрологами и пользовалась услугами алхимиков, одно другому не мешало.
И снова его слова неутешительны: Валуа довольно скоро сменит Бурбон. Кто именно — Конде или Генрих Наваррский?
— На голове вашего сына я вижу две короны, но следующий за ним король Франции — Генрих Наваррский.
Королева принялась мерить шагами кабинет, взволнованно покусывая свои красивой формы губы и стискивая пальцы рук.
— Нет, это невозможно!
Она не спрашивала, какого именно сына имеет в виду астролог, для королевы существовал только один сын — ее обожаемый Генрих, тот, что сейчас сидел на троне, сплошное недоразумение, которое долго не проживет. Правда, его супруга Елизавета беременна, но астролог сказал, что родится девочка, значит, угрозы будущему обожаемого Генриха с этой стороны не будет.
А что за две короны? Она вдруг поняла — Польша! То, чего она так добивалась, случится. Вот прекрасный способ проверить верность предсказания: если в ближайшее время привезут известие, что ее усилия увенчались успехом и поляки, несмотря на страшные вести из Парижа, выбрали ее обожаемого сына своим королем, значит, верно и все остальное.
Но если это так, то вместо Валуа править будут Бурбоны? А как же дети самого Генриха Анжу? Мысль о том, что у любимого сына может просто не быть детей, ей не приходила в голову, нет, ее обожаемый Генрих должен быть лучшим во всем.
— Как этому можно воспротивиться? Бурбону? — на всякий случай быстро уточнила королева, чтобы астролог не подумал, что она намерена противиться двум коронам на голове Генриха Анжу. Но тот все понял правильно, слишком давно и хорошо знал Екатерину Медичи, сокрушенно развел руками.
Королева тоже прекрасно знала своего астролога и тоже поняла все без слов. Этот жест означал только: никак либо с помощью убийства. Первое не устраивало Екатерину Медичи, но и убивать Генриха Наваррского, совсем недавно ставшего зятем, тоже не стоило. Нет, ей вовсе не было жаль молодую супругу, просто это привело бы к открытому осуждению… Хотя… если организовать довольно ловко, то можно представить как месть оставшихся в живых гугенотов вернувшемуся в католичество королю Наварры. Однако организовать действительно нужно тщательно, потому что в случае неудачи все может закончиться хуже, чем с Колиньи.
Уничтожение Генриха Наваррского пока откладывалось.
У Маргариты новая подруга — очаровательнейшая Мария Клевская, ставшая женой де Конде. Юная королева дружила с обеими сестрами Клевскими — Марией и Генриеттой, супругой герцога Невера. Но она терпеть не могла старшую из сестер Екатерину только за то, что на ней был вынужден жениться Генрих де Гиз, хотя и по ее собственному настоянию. Супруга уже одарила Генриха сыном и намеревалась произвести на свет еще не одного. Генрих изредка наведывался домой, зачинал следующего ребенка и снова убывал ко двору, чтобы ухаживать за Маргаритой де Валуа или нежиться в постели Шарлотты де Сов.
Но отношения к Генриху де Гизу у Маргариты после страшной Варфоломеевской ночи изменилось. После того, как она узнала правду о своем бывшем возлюбленном, узнала, как он расправлялся с гугенотами, образ Генриха де Гиза заметно потускнел. Поэтому когда однажды Мария вдруг увлекла ее в покои, где их ждали два Генриха — Анжу и де Гиз, — Маргарита предпочла просто уйти. Обиженный Гиз бросился в объятия Шарлотты де Сов.
И все же она еще любила де Гиза, сердце сжималось, когда видела его высокую, стройную фигуру, вспоминала его манеры, его голос, руки, его ласки… Генрих становился в Париже все популярней, ведь это он был зачинщиком убийств гугенотов. Народ не задумывался над тем, что герцог скорее исполнитель, которому отдана первая роль, для всех Гиз — герой уничтожения еретиков.
