— Если вы ее увидите, — сказала Марселина, — обратите самое пристальное внимание на ее одежду. Потом расскажете нам очень подробно, что на ней было надето.
Как раз в это время граф Лонгмор попытался нанести удар в челюсть своему другу — или уже бывшему другу, как посмотреть — герцогу Кливдону в библиотеке Кливдон-Хауса.
Герцог легко перехватил руку, так и не коснувшуюся его лица; мужчины некоторое время хватали друг друга за грудки, а потом начался разговор на повышенных тонах.
Холидей тактично удалился и закрыл за собой дверь. Не сумев сломать герцогу челюсть или спровоцировать вызов на дуэль, Лонгмор налил себе почти полный стакан бренди и теперь активно поглощал его, в перерывах между глотками изрыгая ругательства.
Кливдон знал, что заслуживает хорошей взбучки. Но вовсе не собирался ее терпеть. Он же отнюдь не наслаждался жизнью. Совсем наоборот, его жизнь превратилась в сущую пытку.
— Ты не заслуживаешь моей сестры, — воскликнул Лонгмор. — Мне не следовало приезжать в Париж. Она едва не убила меня, узнав об этом. И была права. Следовало оставить тебя гнить там. Я должен был сказать ей, чтобы искала другого жениха. Я обязан был объяснить ей, что леопард не может избавиться от пятен на шкуре, даже если захочет. Но нет! Я ужасно обманулся. Я удивился, почему ты приехал так скоро, но внушил себе, что ты скорее всего слишком сильно соскучился о Кларе. Я был наивен, как и она!
— Не припомню, чтобы я называл точное время возвращения, — спокойно возразил Кливдон.
— Ты и не называл. Это я сказал, что конец месяца будет подходящим временем, — сказал Лонгмор. — Я хотел иметь возможность сообщить матери, которая мне плешь проела, что ты возвращаешься. Полагаю, теперь она может смело вычеркнуть тебя из списка претендентов на руку Клары.
— Если ты поднял весь этот шум из-за портних…
— А из-за кого же еще? — снова разошелся Лонгмор. — Кто еще мог настолько забыть о приличиях…
— О приличиях? — переспросил Кливдон. — Не могу поверить, что это говоришь мне ты! С чего это ты вдруг вспомнил о приличиях? Насколько я помню, твой отец был рад-радешенек отправить тебя на континент даже в разгар эпидемии холеры, чтобы ты только не позорил его имя.
— Я никогда и не претендовал на звание святого.
— И очень хорошо. Все равно тебе никто бы не поверил.
— Но я не приводил модисток в дом своих предков!
— У них сгорел дом, — вздохнув, объяснил Кливдон. — Об этом писали в газетах. Ты считаешь, что все статьи сфабрикованы? Но зачем? Если бы ты вел себя разумно, то не был бы здесь, поглощая мой бренди, как будто это лимонад в «Олмаке»…
— Я никогда не пью эту мерзость!
— Но ты ведешь себя неразумно. Не знаю, что в тебя вселилось, и не уверен, что хочу это знать, но в любом случае женщин здесь нет. Я приютил их только на пару дней.
— Ты не мог отвезти их в отель?
— Ты не понимаешь одной простой вещи, — сказал Кливдон. — Им необходимо работать. Они зарабатывают себе на жизнь. И потому не могут себе позволить терять время. Им нужно было место, чтобы работать. Им была необходима помощь. Привезти их сюда было самым простым решением. Они довели себя до изнеможения, стараясь закончить в срок платье для Клары.
— Не смей говорить о моей сестре и одновременно об этих лавочницах! Ты — бабник!
— Их здесь, как видишь, больше нет! А ты — идиот! Они собрались и уехали отсюда еще в субботу утром, то есть по прошествии семидесяти двух часов.
— А в пятницу ты спал с брюнеткой, — сообщил Лонгмор.
Удар был неожиданным и довольно-таки болезненным.
Кливдон почувствовал, как глаза заволокло красной пеленой. Он стиснул кулаки, а когда, наконец, заговорил, его голос был тих и спокоен. Правда, спокойствие это было обманчивым.
— Искушение дать тебе в зубы становится непреодолимым.
— Только не делай вид, — взвился Лонгмор, — что я скомпрометировал ее доброе имя.
— Только негодяй может так говорить о женщине. О любой женщине.
— Ты был с ней! — наскакивал Лонгмор. — И даже не счел необходимым скрываться! Я был в «Уайтсе», когда один из джентльменов сказал, что видел твой экипаж на Беннетт-стрит. Они начали строить предположения, что ты там делаешь. Я хлопнул себя по лбу и сказал, что мы договорились там встретиться, и ты, наверное, меня уже давно ждешь, вышел из клуба и пошел на Беннетт-стрит. Там я стоял и ждал тебя. Долго. Очень долго.
— Судя по всему, тебе было там холодно и скучно, — сказал Кливдон. У него отчаянно билось сердце, но вовсе не от стыда или чувства вины. Он вспомнил о волшебных часах, проведенных с Марселиной, и это привело его в смятение.
Лонгмор проглотил остатки бренди, быстрыми шагами подошел к подносу, вновь наполнил стакан из стоящего там графина и сделал большой глоток.
— Ты превратил себя в посмешище, — продолжил он. — Я никогда не видел, чтобы ты так вел себя из-за женщины. Она зацепила тебя, это понятно. В обычной ситуации я бы просто предупредил тебя, чтобы ты вел себя осторожнее. Проклятие, Кливдон, неужели ты не мог сказать кучеру, чтобы он ждал тебя не на виду у всей Сент-Джеймс-стрит, а в каком-нибудь тихом переулке?
— Мне это не пришло в голову, — сказал Кливдон. — Я не планировал оставаться там дольше, чем четверть часа. Мне жаль, что тебе пришлось ждать так долго.
— Это было скучно, — сказал Лонгмор. — И досадно. Что я должен теперь делать? Как поступить, чтобы не обидеть Клару? Должен ли я сказать ей, что человек, которого она три года ждала, потерял голову из-за модистки? Ты же знаешь, ей будет больно. Она всегда проявляла удивительную терпимость к твоим выходкам. Но это… Сейчас ты ведешь себя необычно даже для себя.
— Это было прощание, — сухо сказал Кливдон. — Получилось дольше, чем я предполагал, но это было прощание. Понимаешь? Все, что когда-либо хотела миссис Нуаро, это одевать мою герцогиню. А я для нее всегда был лишь средством для достижения этой цели. И ей, в общем, безразлично, кто будет этой герцогиней. Она предпочла бы Клару, поскольку, когда красота Клары объединяется с красотой ее необыкновенных моделей, эффект получается таким, что не каждый выдержит. Да, я увлекся ею, и ты знаешь, как это со мной бывает: если мне понравилась женщина, я должен ее получить. Но теперь все кончено. Это было прощание, Лонгмор. И я должен просить тебя, Лонгмор, из уважения к Кларе, держать свои знания при себе. Рассказав ей все, ты причинишь ей ненужную боль, а почему она должна страдать из-за мужской глупости?
— Ты клянешься, что все кончено?
В этот момент открылась дверь, и на пороге появился Холидей. Он держал в руке маленький серебряный поднос. Это был плохой знак. Дворецкий никогда не опускался до доставки корреспонденции. Этим занимались лакеи.
— Приношу свои извинения, ваша светлость, но мне сказали, что послание срочное, — сказал он.
