Пролог
Холстед-Холл, 1806 год
Селию разбудил шепот. Шептались взрослые, почему-то оказавшиеся в детской. Кто это, мама или няня? Каждая из них могла поставить ей на грудь ту гадость, которую она ненавидит. Няня называет ее горчичниками. Они скользкие, коричневые и отвратительно пахнут. Поэтому она лежала не шевелясь, даже когда запершило в горле и ужасно захотелось кашлянуть.
Когда эти взрослые остановились прямо у нее за спиной, шепот стал слышен лучше. Селия крепче зажмурилась в надежде, что ее оставят в покое.
— Мы можем увидеться в охотничьем домике, — прошептал один голос.
— Т-с-с, она может услышать, — так же шепотом ответил другой.
— Ерунда, она спит. И потом, ей всего лишь четыре года, и она ничего не поймет.
Селия нахмурилась. Ей уже почти пять. И она понимает. Много-много. Например, что у нее две бабушки: Нонна Лючия на небесах и Ба в Лондоне. И что ей приходится терпеть на груди горчичники всякий раз, как она закашляется. И еще что она самая маленькая в семье Шарп. Папа называет ее эльфом. Он говорит, что у нее остренькие ушки, но сама она так не считает. Она все время говорит ему об этом, но он в ответ только смеется.
— Все отправятся на пикник, — продолжал шептать первый голос. — Если ты сошлешься на головную боль и останешься, я смогу под шумок исчезнуть, и перед обедом часок-другой мы могли бы провести вдвоем.
— Не знаю…
— Давай, ты же знаешь, что хочешь этого, mia dolce bellezza.
Mia dolce bellezza? Папа так называет маму. Он говорил, что это означает: «моя милая красавица».
Ее губы дрогнули. Здесь папа. Когда бы он ни зашел в детскую, он рассказывал ей о своей матери Нонне Лючии и произносил забавные слова на итальянском. Она не знала, что такое «итальянский», но папа всегда вплетал их в свою речь, когда рассказывал истории о Нонне Лючии.
Значит, кроме него в детской еще и мама. А это означало, нужно продолжать притворяться спящей, чтобы не получить на грудь горчичник.
— Не называй меня так. Я этого терпеть не могу.
Почему мама так сказала? Неужели папа снова ее рассердил? Он часто заставляет ее сердиться. Ба говорила, что это из-за его «шлюх». Однажды она спросила няню, что такое шлюха, но та отшлепала ее и сказала, что это плохое слово. Зачем тогда папа имеет с ними дело?
Селия открыла один глаз и попыталась посмотреть, хмурится ли мама. Но оба стояли у нее за спиной, и, чтобы их увидеть, ей пришлось бы повернуться. А тогда они поняли бы, что она проснулась.
— Прости, дорогая, — прошептал папа. — Я не хотел огорчить тебя. Обещай, что придешь на свидание.
— Не могу, — последовал ответ после глубокого вздоха. — Я не хочу, чтобы нас застали.
Застали? Почему застали? Разве мама и папа собираются сделать что-то плохое?
— Я тоже, — прошептал папа. — Но сейчас нам не время пытаться сделать что-то…
— Знаю. Но я ловила ее взгляды. Мне кажется, она в курсе.
— Ты фантазируешь. Она ничего не знает. И не желает знать.
— Сюда кто-то идет. Скорее! Через другую дверь.
Почему папа с мамой испугались, что кто-то войдет?
Селия подняла голову, чтобы украдкой взглянуть на них, но с ее кровати главная дверь была не видна. В это мгновение отворилась дверь для слуг и девочка быстро опустила голову на подушку и притворилась спящей.
Это было нелегко. В горле першило все сильнее. Она пыталась сдержать приступ кашля, но не смогла.
— Ты опять кашляешь, дорогая? — спросила няня, подходя к кровати.
Селия смежила веки, но это не помогло: няня повернула ее на спину и начала расстегивать пуговицы на ночной рубашке.
— Я уже не кашляю, — попыталась сопротивляться Селия.
— Но если мы поставим горчичник, кашель совсем пройдет, — убеждала ее няня.
— Терпеть не могу горчичники, — запричитала Селия.
— Знаю, моя дорогая. Но ведь ты не хочешь, чтобы кашель тебя мучил вечно?
— Само собой, — нахмурилась Селия.
Няня начала о чем-то болтать, потом взяла стакан и налила в него жидкость из бутылочки.
— Выпей, тебе это поможет. — И она протянула Селии напиток.
У него был странный вкус, но девочку мучила жажда, и она выпила, а пока она пила, няня занималась горчичником.
Когда горчичник был готов, Селия уже засыпала. Ее веки отяжелели, и она даже не обратила внимания на противный запах.
Проспала она долго, а когда проснулась, няня накормила ее жидкой кашей и сказала, что до вечера горчичников не будет. Потом дала ей еще выпить странного напитка, и Селия опять погрузилась в сон. Когда она проснулась, было уже темно.
Она лежала и слушала, как ее сестра Минерва спорит с братом Гейбом, кому достанется последний кусок грушевого пирога. Селия была не против грушевого пирога, поскольку чувствовала сильный голод.
В детскую вошла няня с двумя мужчинами: учителем Гейба мистером Верджилом и любимым лакеем Селии Томом.
— Минерва, — приказала няня, — ты и Гейб отправляйтесь с Томом в кабинет. Бабушка хочет поговорить с вами.
Они ушли. Селия тихо лежала, не зная, что делать. Если Ба собралась угостить чем-нибудь Минерву и Гейба, она тоже не отказалась бы, но если няня опять будет ставить ей горчичник…
Лучше промолчать.
— Вы не собираетесь разбудить девочку? — спросил мистер Верджил.
— Пусть поспит. Со временем она обо всем услышит. Надеюсь, малышка не поймет, что произошло. Как я скажу ей, что ее родителей больше нет? Это ужасно.
Их нет? Как тогда, когда они уезжали в Лондон и оставляли ее, Минерву и Гейба в Холстед-Холле?
— И как могла ее светлость застрелить мужа? — продолжала няня. — Уму непостижимо.
Папа с гостями иногда ходил стрелять птиц. Ее старший брат Джаред рассказывал ей, как все бывает. Птицы падают на землю, и собаки их подбирают. И птицы уже больше не взлетают. Но мама не могла застрелить папу. Наверное, это какая-нибудь другая «ее светлость». Их много съехалось на званый ужин.
— Очень печально, — проговорил мистер Верджил.
— И мы оба знаем, что эта сказка про воров всего лишь сказка. Возможно, ее светлость разозлилась на него за его шашни с «горлицами» и выстрелила.
— Миссис Пламтри говорит, что это был несчастный случай, — твердо проговорил мистер Верджил. — Если не хотите неприятностей, не пытайтесь это отрицать.
— Я знаю свои обязанности. Но то, что сделала ее светлость после того, как застрелила мужа… Как она могла оставить детей без отца и без матери? Какая мерзость!
